В августе жену знать не желаю

— Прощай, — пели они, — Латинская Америка, танго, мандолины и кастаньеты, Долорес и Розина, прощайте золотые прииски Канады, прощай Аризона, прощай и ты, Нью-Йорк с миллионами труб, ты не был благосклонен к нашим мечтам, ужасный город. Вот, все ближе небо Италии; вот оно рядом; прощайте, Перу, Бразилия и Аргентина, и прощайте, золотые прииски Канады.

Несколько минут спустя дядя и племянник стояли сплетясь в крепких объятиях, продолжавшихся несколько минут, среди уважительного молчания окружающих. Когда прошло первое волнение, Баттиста указал на малыша иностранной внешности в очках с черепаховой оправой, которого дядя Никола держал за руку.

— Это мой сын, — объяснил дядя, — родившийся в Америке от отца-итальянца. По крайней мере, я так думаю.

Баттиста потрепал его по щечке.

— Боб, — сказал дядя Никола, — это Неаполь, родина твоего отца. Тебе нравится?

— Нет, папа, — ответил малыш, который тоже жевал резинку.

— Как? — сказал папа. — Разве ты не чувствуешь зова крови?

— Ни капельки, папа.

— Я отвезу тебя в Позиллипо, ты увидишь Санта-Лючию и Вомеро[6].

— Да мне и не очень-то хочется, папа.

Дядя Никола немного обиделся.

— Ну как, ты разбогател? — спросил Баттиста, чтобы вывести его из неловкого положения.

— Не будем об этом, — сказал старик, помрачнев.

— Может быть, вас постигла неудача? — спросил доктор Фалькуччо.

— Мне не удалось скопить ни гроша, — ответил тот.

Он отвел в сторону племянника.

— Знаешь что, — добавил он в смущении, — раз уж ты здесь, я хотел бы попросить у тебя взаймы пятьдесят лир.

Баттиста был в полной растерянности, но тут вмешался дон Танкреди:

— Да ради бога, — сказал он, — я вам дам. Но поехали дальше, а то солнце начинает припекать.

Баттиста, уступая всеобщим призывам, занял место жениха, и кортеж уже собирался двинуться наконец, когда кто-то забил тревогу:

— Жених пропал, жених пропал!

Последовало всеобщее смятение.

Баттиста, который вдруг вспомнил, что на нем по-прежнему та самая знаменитая непрезентабельная шляпа, когда-то столь возмутившая незнакомую наездницу из городского сада, высунув язык носился по Неаполю в поисках новой и прекрасной шляпы.

— Сто пятьдесят лир, — бормотал он, — нужно хотя бы сто пятьдесят лир.

В кармане у него было всего четыре.

Он прошел рядом с нищим стариком, который стоял, скрючившись, на углу улицы, и подумал, что надо бы подать ему милостыню. Но двинулся дальше не задерживаясь. Он прошел несколько шагов, но мысль о том, что хороший поступок принес бы ему удачу, заставила его вернуться; он вытащил кошелек и протянул старику свои четыре лиры.

— Да как вы смеете? — обиженно воскликнул старик.

— Прошу прощения, — сказал Баттиста в смущении, — я думал, вы нищий.

— Сами вы нищий! Я богат, и я просто жду трамвая! Я могу купить вас с потрохами и всю вашу семью! А милостыню, если хотите знать, я могу сам вам подать.

— Пойдемте! — воскликнул Баттиста. — Так вы говорите, что можете дать мне…

— Да хоть сто лир!

— Ну да!

— Да хоть сто пятьдесят!

— Посмотрим, — с вызовом сказал молодой человек.

Сердитый старичок не заставил себя упрашивать. Он вытащил из бумажника две купюры и вручил их нашему другу.

— И пусть это послужит вам уроком, — крикнул он. — Учитесь распознавать людей.

Минуту спустя Баттиста переступал порог шляпного магазина.

— У вас есть шляпа? — спросил он.

— У нас их больше десяти тысяч, — ответил продавец, показывая на высокие горы шляп, возвышавшиеся повсюду.

— Я хотел бы примерить одну, — сказал Солнечный Луч.

И снял с себя шляпу.

— Пожалуйста, — сказал продавец, — а свою шляпу можете не снимать.

— Но я, — возразил Баттиста, — мне бы надо…

— Не стесняйтесь, — ответил продавец, — не снимайте.

И церемонный продавец совершенно не позволил Баттисте снять шляпу.

Баттисте пришлось бежать в другой магазин, где все продавцы были завалены шляпами, обслуживая очень привередливого покупателя.

Молодой человек заглянул в магазин.

— У вас найдется шляпа? — спросил он.

— Вот мерзавец! — закричал продавец. — Да он просто над нами издевается!

Солнечный Луч помчался в третий магазин.

— Посмотрим размер, — сказал ему продавец.

И забрал у него из рук шляпу, несмотря на противодействие молодого человек, которому было стыдно пускать по рукам такой засаленный головной убор. Старый котелок был помещен на прилавок, у всех на виду, к позору нашего друга, который сделал вид, что видит его впервые.