В Августовских лесах

- Подоим, матка, подоим! Давай-ка крынку бери да новую кашку вари! Гости дорогие! Не ветерок попутный занес, а сами издалека, издалека пришли, - взволнованно проговорил Осип Петрович.

В это время налетел порывистый ветер, закрутил под ногами слабые, раньше времени упавшие с деревьев листья и начисто вымел их со двора. Качнулась молодая рябина под окном Франчишки Игнатьевны и зазвенела своими красными недозрелыми ягодами. Сидевшая на вершине птичка вспорхнула и полетела куда-то в вышину, где кружились серые курчавые облака.

"Вот так и моя птичка скоро улетит", - посматривая на оживленно разговаривавшую Олю, подумала Франчишка Игнатьевна.

Так этому и суждено было случиться.

Спустя несколько дней Оля жала серпом на берегу канала траву для коровы и не заметила, как к ней тяжелой, разбитой походкой подошла уже немолодая, повязанная синим платком женщина и, остановившись, спросила:

- Ты не скажешь, девушка, как мне пройти в село Вулько-Гусарское. Мне надо видеть семью Августиновичей...

Женщина нервно поджала сморщенные губы и, чтобы не показать, как они дрожат, закрыла их платком.

От сильного напряжения она покачивалась, словно пьяная.

- Гусарское туточки рядом, - певуче, на белорусский манер ответила Оля. - А зачем вам Августиновичи? Я из их семьи...

Оля повернулась к ней лицом и стала пристально рассматривать утомленную женщину со знакомыми, поблескивающими от слез глазами.

- Ты меня не узнаешь, доченька? - стараясь проглотить слезы, совсем задыхаясь, спросила женщина.

Оля выронила блеснувший на солнце серп, тихо, замирающим голосом, по-взрослому сказала:

- Узнаю, мама!

И, сильней еще раз выкрикнув это слово, протянув руки, прижалась к матери, и они обе как подкошенные опустились на землю.

Потом сидели на берегу канала, и Клавдия Федоровна с жадностью истосковавшейся матери целовала трепетавшую у нее на руках девочку и не верила, что наконец она ее нашла. Клавдии Федоровне казалось, что она уходила куда-то во тьму бесконечно длинной и тяжелой ночи, когда невозможно заснуть, а только можно думать, страдать, ждать весточку от мужа, от этой маленькой девочки, о судьбе которой она ничего не знала более трех лет. Надо было обо всем думать, заботиться, чтобы прокормить оставшихся на руках мальчиков, надо было мучительно ждать этот счастливый и печальный сегодняшний день. Она говорила торопливо, страстно, чтобы излить свою горечь и радость встречи. Ей хотелось спросить об отце, но она боялась, догадываясь, что ничего утешительного не услышит.

- Оленька, деточка, расскажи, как ты жила, а то все я говорю, говорю. Тяжко мне было, Олюшка!.. Ой как тяжко!

- Я ж знаю, мама... - Оля положила голову к ней на колени, поглаживая жесткие руки матери, продолжала: - Когда у меня немножко зажила нога, погнала я гусей пасти, и захотелось мне домой - на заставу, ой как захотелось, мама!

- И ты пошла? - наклонившись к ней, спросила Клавдия Федоровна.

- Да, мама. В нашей квартире на полу пуговичка лежала, папина пуговичка... Помнишь, которую, думали, Славка проглотил?

- Ну, а как папа? - вырвалось у Клавдии Федоровны, и она сама испугалась этого вопроса.

- Папа? Папа в окопе сидел... Я его видела, узнала, как же я могла не узнать папу? Голова большая, остриженная, а на фуражку комочек земли скатился.

- Ничего, Оленька, этого не было, ты фантазируешь, - стараясь быть спокойной, проговорила Клавдия Федоровна. Но Оля чувствовала, как у матери, точно в ознобе, тряслись колени.

- Нет, мамочка, я видела сама. Потом еще ходила, а там уже стоял маленький крестик... Мы туда, мамочка, сходим.

- Сходим, доченька, - тихо проговорила Клавдия Федоровна.

Вечером они вместе с генералом Рубцовым, с большим и маленьким Костей стояли на высоте, где была пограничная застава.

На западе за темной тучей спрятался и погас последний луч солнца. Блеснула молния, раскатисто загремел гром.

- За Августовскими лесами гроза продолжается. Но завтра будет хороший день, - сказал генерал Рубцов и крепко надвинул на лоб фуражку с малиновым околышем.

...Через три с лишним года Клавдия Федоровна вновь увидела, как во дворе заставы выстроились пограничники. Только люди, за исключением Павлова, были другие. Но они были так же строги и мужественны, как и их предшественники, навечно оставшиеся на своей родной заставе.

Новому поколению воинов пришлось пройти тяжелый тысячекилометровый путь, чтобы встать на охрану прежних государственных рубежей. Они прошли от стен Москвы, через руины Сталинграда, Киева, Харькова, Минска, твердой рукой били врага, освобождая свою землю, и первыми встали на пограничный пост.

- Застава, смирно! - скомандовал Павлов и, подойдя к генералу, отдал рапорт.