В Августовских лесах

— Подожди, Оленька, милая моя девочка! Скоро мы дойдем, дойдем, неся на руках ставшее вдруг таким тяжелым тело девочки, говорила Шура.

Она сама задыхалась от жары и усталости. Пройдя несколько шагов, Александра Григорьевна почувствовала, как у нее потемнело в глазах, часто и неровно застучало сердце, и она в изнеможении повалилась на землю.

Когда открыла глаза, то, совсем как в бреду, охваченная радостью, увидела перед собой родную зеленую фуражку. Из-под козырька на нее смотрели усталые знакомые глаза. Она не сразу вспомнила, чьи это глаза, но уже знала, что это другие глаза, совсем не те, которые ей страстно хотелось увидеть.

— Александра Григорьевна! Это я, Чубаров, повар, — проговорил пограничник хриплым голосом. — Вот с поручением в комендатуру пошел… и вот… Начальник заставы меня послал с документами… А меня, вишь, подстрелили… — продолжал Чубаров. — Размозжили коленку… Полз, полз и ползти уж сил не хватает… — Словно в доказательство того, что у него действительно не хватает сил и разбита коленка, повар показал рукой на обмотанную окровавленной штаниной ногу. — А дочку нашего политрука тоже ранили. — Чубаров отвернулся в сторону и с дрожью в голосе продолжал: Дочку нашего политрука… Она-то совсем маленькая. Вишь, спит и ничего не знает… Попить у меня все просила… А чем попоить? Нечем. Про папу с мамой спрашивала.

— Как там наши?… — склонясь к Чубарову, одними губами прошептала Шура.

— Ничего, наши бьются… Вот сейчас что-то притихли, наверное, опять отбили атаку. Я уже больше часа ползу. Сам весь горю и ногу, как огнем, жжет. Надо ведь, угодил куда — прямо в коленную чашку. Ну хоть бы в руку иль в плечо, иль еще куда-нибудь, чтобы двигаться можно было, а то как раздавленный… Как же я теперь приказ-то выполнять буду?

Чубаров взял обеими руками ногу, хотел приподнять, но желто-зеленое лицо его исказилось от боли, и, чтобы заглушить боль, он продолжал говорить, как он кормил завтраком людей, как полз, как его ранили.

— Как же, Александра Григорьевна, мне быть с документами? — задумчиво спросил повар. — Приказ я должен выполнить.

— Подождем. Наши отобьются, и кто-нибудь сюда придет. Ведь бывали же нападения. Ночью стреляли, а днем все заканчивалось, — успокаивающе ответила Шура.

— Э-э, нет, Александра Григорьевна! По всей границе началось, от моря и до моря. Начальник заставы такое сообщение получил. Война везде началась. Приказано биться так, чтобы не отдать ни одного кусочка земли. Ежели я был бы сейчас на заставе… Нога там или еще какое ранение, пристроился бы в окопе и стрелял бы, как и все наши, до последнего патрона! А теперь вот тут… — Чубаров покачал головой и, чтобы не заплакать, заскрипел зубами, и, повернув к ней лицо, приглушенным отрывистым голосом продолжал: — Вы знаете, как сержант Бражников этих гадов уничтожает? Сотню, наверное, из снайперской винтовки уложил на линии границы, а потом из пулемета. Лейтенант Усов дал задание подползти и закидать гранатами минометную батарею фашистов. Пошли они с Лысенкой, а потом мы наблюдали, какой там был грохот. Все на воздух подняли. Лысенку ранили, и Бражников его на плечах принес. Только фельдшер перевязал Лысенку, он тут же взял винтовку и стрелять начал из окопа. Вот как дерутся наши!

— Вы видели Шарипова? — спросила Александра Григорьевна.

С появлением Чубарова она немного успокоилась. Теперь около нее был хоть и раненый, но свой человек.

— Шарипова я видел в самую последнюю минуту… Вернулся, гляжу, на том месте, где стрелял Лысенко, одна винтовка лежит, а Лысенки нету…

Александра Григорьевна все поняла и не могла заставить себя расспрашивать дальше.

Однако Чубаров говорил с жесткой простотой:

— Не видно Лысенки и Фаргошина тоже… А политруку нашему сначала плечо осколком разбило…

— Ранило? — Шура наклонила к нему лицо и вцепилась руками в его плечо. — Ранило?… Ну, говори же, говори!

— Ранило его прежде, а потом… второй раз… — ответил Чубаров и осторожно снял со своего плеча тяжелые руки Шуры.

— Сейчас почему так тихо, Чубаров? Почему там не стреляют? — касаясь концами пальцев его мокрой горячей щеки, спрашивала Александра Григорьевна. — Может, там уже никого нет?

— Отбили, вот и тихо. Нет, наши оттуда уже не уйдут! Это я наверняка знаю.

Оля вздрогнула и открыла глаза. Потирая кулачком переносицу, снова зажмурилась и уронила голову на узел, вяло попросила:

— Мама! Мамочка! Дай мне водички попить…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ