В балканских ущельях

Однако постепенно сознание возвращалось ко мне. Я вспомнил свои имя, профессию, возраст, в котором умер, но обстоятельства смерти никак не мог вспомнить. Я продолжал падать все ниже и ниже, как перо падает с башни, крутясь и вспархивая. И чем ниже я опускался, тем отчетливее становились мои воспоминания о земной жизни. Лица и события проходили предо мной как в калейдоскопе. Становилось все яснее, что со мной происходит; что я путешествую по дальним странам; что недавно был в Стамбуле, потом в Эдирне; что стремился домой, но был настигнут недругами в одинокой, сложенной из камней хижине и убит в ней же. Убийцы связали меня, когда я уже был трупом, и бросили на лежанку, где до этого спал нищий, а сами уселись вокруг очага и что-то жарили себе на обед…

Хотя я и умер, все это мне удалось увидеть. И я слышал их голоса, потому, наверное, что упал с неба на землю. Слышал все четче и четче. И о чудо! Я упал как раз в эту хижину, проломившись сквозь крышу, чувствовал запах мяса, но видеть этих людей не мог, потому как глаза не открывались, и пошевелиться я тоже не мог…

В самом ли деле я дух? Там, вверху, где раньше была моя голова, горело как в аду, как будто там орудовали с клещами и огнем тысячи циклопов. Сначала я чувствовал только голову, потом стал ощущать тело, руки, ноги. И отчетливо слышал каждое слово, что говорилось у очага. И услышал стук копыт. Двое всадников спешились у входа.

— Толстый едет! — произнес один из сидящих. Похоже, то был голос того парня, с которым я встретился на дороге. Но ведь он вроде бы уехал.

— И еще кто-то, — произнес другой. Кто же?

— А, это Дезелим, кузнец-оружейник из Измилана!

Я услышал, как сидевшие у огня вскочили и радостно приветствовали вошедших.

— Вы поймали этого глупца? — спросил кто-то.

Я узнал этот голос: он принадлежал толстому пекарю-красильщику из Енибашлы. Интересно — он спрашивал обо мне? Попадись он мне, я бы ему… Ах, если бы мне удалось сжать пальцы в кулак!

— Да, мы его прихлопнули.

Это сказал нищий. Значит, моя пуля его не задела.

— Где эта баранья муха?

Это было уже слишком. Когда немец хочет кого-то обозвать, то называет его «бараньей головой». Турок использует другое слово — «коюнсы», что-то вроде «бараньего парня». Меня же не удостоили даже этого титула, присвоив имя надоедливого насекомого.

Я пошевелил пальцами — они уже сгибались! Значит, я все-таки жив. Кроме того, желания мои были весьма земными: на турецком они выражались тремя словами: «дуймак», «вурмак» и «даяк едирмен», в немецком же имеется хорошее слово «потасовка».

Голова уже не так горела, хотя болела и саднила по-прежнему.

— На лежанке, — ответил нищий.

— Связан? — спросил мужчина, назвавший меня мухой и чей голос был мне знаком.

— Да, но в этом нет необходимости.

— Почему?

— Он мертв.

Голоса затихли. Через какое-то время я услышал громкий приказ:

— Покажите мне его.

Они подошли ко мне, и нищий произнес:

— Вот он.

Чья-то рука легла мне на лицо и какое-то время оставалась в таком положении, она пахла сапожным варом и кислым молоком. Так, значит, обоняние я не утратил. Следовательно, я умер не до конца. Затем тот, кто стоял рядом, заявил:

— Холоден, как смерть.

— Пощупайте ему пульс! — раздался голос пекаря. Рука с запахом молока и ваксы оторвалась от моего лица и ухватила за кисть руки. Большой палец коснулся верхней части кисти, где пульс вообще не чувствуется. Через некоторое мгновение он произнес в напряженной тишине:

— Пульса нет.

— Послушай сердце!

В следующее мгновение я почувствовал руку на груди. Кто-то посчитал лишним расстегивать пуговицы. Или с меня уже сняли верхнюю одежду? Видеть я этого не мог, поскольку не в состоянии был раскрыть глаза. Рука какое-то время лежала на сердце, затем скользнула в область желудка и осталась там.

— Его сердце молчит.

— Значит, он мертв! — решили люди вокруг.

— Кто убил его? — спросил мужчина, чей голос не был мне знаком.

— Я! — прозвучал ответ.

— Как?

— Я ударил его.

Человек произнес это с чувством удовлетворения, и это убедило меня, что я жив и различаю нюансы речи.

Но толстый пекарь еще был, кажется, чем-то озабочен. Он выказал опасение, что испробованы не все способы убедиться в моей смерти.

— Не дышит ли он?

— Я сейчас послушаю.

Я почувствовал, как кто-то нагнулся надо мной. Чей-то нос приблизился к моему. До меня донесся дух чеснока, табачного перегара и запах крутых яиц. Затем последовало заключение:

— Дыхания нет.

— Отойдем-ка!

Наконец-то они поверили в мою кончину. Но лучше, может, было бы, чтобы они убедились, что я жив? Ведь я не в состоянии был двигаться, и они могли похоронить меня заживо.

Меня охватил страх. Сначала сделалось холодно, потом бросило в жар. Я начал потеть. Люди сидели возле огня и молчали. Они, наверное, занимались мясом, ибо я почувствовал запах жаркого.