В балканских ущельях

— И тут же послал своего помощника за теми людьми, что сейчас сидят в хижине!

— Да.

— Они должны были убить меня?

— Такого приказа я им не давал.

— Но они должны были меня поймать?

— Да.

— Впрочем, это то же самое, что и убить. Далее, ковры, те, что лежат в кустарнике, — это ведь не контрабандный товар.

— Нет… Да, да, господин.

— Так, теперь слушай. Я должен был заявить о вашем покушении на мою жизнь. Должен был указать киадже, где находятся ковры. Первое я вам прощаю. Второе мне тоже не нужно, потому как я чужестранец. Но я расскажу Сахафу о складе ковров, и он сделает то, что диктует ему долг подданного падишаха.

— О господин, не говори ему ничего!

— Нет, он должен знать все. А дальше все будет зависеть от того, друг он тебе или враг. Помнится, ты обещал свою дочку Москлану из Палацы.

— Да.

— Ну так слушай. Москлан арестован, я сам задержал его. Икбала и Сахаф любят друг друга, и я надеюсь, что ты сейчас же выполнишь то обещание, что давал мне.

Он почесал волосатой лапой за жирным ухом.

— Ну?

— Пусть будет так, — молвил он понуро.

— Клянешься бородой Пророка?

— Я не могу.

— Почему?

— Ты ведь христианин!

— Но ты-то мусульманин — вот и клянись.

— Господин, если Москлан снова окажется на свободе…

— Молчи! — оборвал его хаджи. — Мы знать ничего не хотим об этом бандите. Хватит болтать!

— Отдашь дочку за Сахафа или нет? Да или нет?

— Да, да!

— Клянешься?

— Да!

— Бородой Пророка и всеми бородами халифов и верующих?

— Да.

— Твое счастье. Еще мгновение, и я не стал бы больше ждать.

— Господин, я могу идти? — дрожащим голосом воззвал ко мне толстяк. — Ты отпускаешь меня?

— Нет, мы еще не закончили.

— Ну что тебе еще от меня надо?

— Ты уже однажды давал мне слово и не сдержал его. Теперь же я хочу быть уверен до конца. Ты дашь свое согласие Сахафу, причем не только устно, но и письменно.

— Как это?

— Мы подготовим должным образом исбат28, а ты его подпишешь.

— Да, да, давайте подготовим бумагу должным образом у меня дома.

— Нет уж. Не отпускай его отсюда, — вступил в разговор до сих пор молчавший Сахаф. — Я его знаю. Я же торгую Святым писанием. У меня есть бумага, перо и чернила в седельной сумке. Вот сейчас мы этот исбат и изготовим.

— Отличное решение.

— Но я никак не могу, — запротестовал красильщик. — Я слишком взволнован, у меня дрожат руки. Мое тело как гора, полная огня и землетрясений.

— А вот мы сейчас это землетрясение успокоим! — И хаджи потянулся к плетке.

— О Аллах! Аллах! — запричитал толстяк. — Я — кустик, зажатый между двух скал…

— Скорее, овца, разгрызаемая двумя львами. Мой эфенди дает тебе минуту на размышления.

— Это так, господин? — повернул он ко мне искаженное от страха лицо.

— Именно так. По истечении минуты ты можешь идти в дом, а я посылаю за киаджей.

— Ладно, пусть Москлан делает со мной что хочет. Видит Аллах, я не могу поступить иначе. Подписываюсь.

— Но этого мне недостаточно.

— Как? А что тебе еще нужно?

— Твои спутники. Они тоже должны поклясться и подписаться, как и ты. Они поедут к тебе, и ты на глазах у всех передашь руку дочери Сахафу.

— Они этого не сделают.

— Отчего же?

— Они не умеют писать.

— Умеют, так же как и ты. А если и в самом деле не умеют, то поставят знак вместо подписи. От них требуется только это, а потом они свободны.

— Они этого не сделают, потому…

— Стой, Бошак! — прервал его чей-то голос — Зачем нам подвергать себя опасности? Эфенди, это действительно все, что ты от нас требуешь?

— Да.

— И тогда ты никому не скажешь о том, что здесь произошло?

— Никому.

Я узнал голос нищего. Он был здесь главным злоумышленником и, понятное дело, больше всех хотел отвести от себя опасность. Едва услышав мое «никому», он сказал:

— Пусть бояджи подписывает исбат. Мы подпишемся сразу после него.

— А что скажет Москлан? — попытался опять возразить толстяк.

— Ничего он не скажет. Он уже ничего не станет требовать.

— Ну вот и хорошо, — произнес я. — Вот и договорились. Возвращайся в хижину, бояджи.

— Так и не подписав? — обрадованно спросил он.

— Мы ведь подготовили исбат, и я зайду к вам с ним.

— Во имя Аллаха не ходи, — прошептал мне на ухо Халеф и схватил за руку.

— Ба! Да эти люди мне ничего не сделают. Если вы почувствуете, что со мной что-то случилось, поджигайте крышу и берите на мушку вход, тогда из дома никто не уйдет.

— Входи, входи, эфенди! — крикнул из дома нищий.

— Сиди, я с тобой! — сказал Халеф.

— Успокойся, нам сейчас ничего не угрожает. Вставай, Бошак!

Толстяк, кряхтя, поднялся и поплелся в хижину. Халеф достал револьвер, но тут же спрятал его, как только заметил, что люди в хижине отложили ружья в сторону. Я дал знак Омару, Сахафу и Оско, чтобы те вошли. Толстяк по-прежнему никак не соглашался. Уж очень он боялся Москлана; остальные же, особенно нищий, убеждали его подписать. Наконец он согласился. И вот Сахаф, довольный, вышел к своей лошади, держа в руках подписанный документ.

— А ты хочешь подписать, господин? — спросил он меня.

— Нет, мне это ни к чему. Ты, жених, следи лучше, чтобы невеста от тебя не ускользнула!