В башне из лобной кости

Река жизни уносит жизнь безвозвратно, а ты стоишь посреди течения и хочешь удержать хоть что-то, хоть какой мусор, чтобы построить из него мусорные замки, нечто вроде града Китежа местного значения, который все равно уйдет под воду, а ты упорно строишь, что равно записи записок, чего по уму не надо бы делать — а делаешь по инстинкту.

Я больше не буду, мамочка.

Я больше не буду ломиться.

Я больше не буду ломиться в белую дверь, перегородившую дорогу.

Орлеанская дева, героизм и костер, любовь и предательство, куда, елки-моталки, задевалась книжка из детства, перечесть.

80

В очередное воскресенье мела сухие листья на гравиевой дорожке, собирая в холмики, Максим складывал собранное в тачку и отвозил на костер. Он приехал с лиловым фингалом под правым глазом и заживающей царапиной под левым. Мне нравятся немногословные мальчишки с фингалами на молодой коже, умеющие постоять за себя. Или за сестру. Или за девочку. Или за маму. Я не спрашивала. Листья надо было убрать, чтобы они не гнили, не портили дорогую дорожку, обошедшуюся нам в сумму в долларах. Мне хотелось, чтобы у нас была дорожка, как в настоящих имениях. В нашем стоял небогатый деревянный дом, но зато оно было старое. Намоленное, как бывает намоленной церковь. Здесь прошло мое детство, миновала юность, зрелость сперва притормозила на ухабах, нервно спотыкаясь и больно падая, а после понеслась, как резвая лошадка, а о дальнейшем не будем. Метелка, веером, ритмично делала: шур, шур, шур. Как шаги. Шаги судьбы. Безмыслие в голове производило подобие счастья. Если не само счастье.

Приехал Митя на волге.

— Как дела, Мить?

— Хорошо. У Толи кто есть?

— Никого. А кто у него должен быть?

— Он один?

— Один, я же говорю. Если не считать Максима.

Максим показался с тачкой из леса.

— Здорово, Максим.

— Здравствуйте.

— Мить, а ты не знаешь, сколько сейчас может стоить гипсокартон?

— А вам нужен гипсокартон?

— На втором этаже протечки во всех комнатах, некрасиво, как будто кто на потолок написал.

— Надо заменить.

— Вот и я говорю, надо заменить.

— Не так дорого, мне кажется.

— А в твою волгу влезет?

— Нет вопроса.

— Я дам деньги, а вы с Толей, когда будет время, купите и привезете, ладно?

— Я же говорю, нет вопроса.

Митя поднялся к Анатолию в дом. Мы с Максимом продолжали осуществлять наше право на труд. Мне жалко было убирать палую листву. Она так изысканно покрывала дорожку. Я любовалась и заставляла себя убирать, зная, что последует завтра-послезавтра. Знание убивает любование. Вчера золото — завтра грязь, я уж говорила. Про каждый выходной я думала, что последний: пойдет снег, и мы перестанем ездить на дачу. Но с погодой везло и везло. Женщина толкнула калитку, ступила на метеную дорожку и приближалась. Она была опять крашеная блондинка, опять не первой молодости, с крашеными губами и ногтями, с пластиковыми пакетами, плотно чем-то набитыми, продуктами, что ли. Максим был на ее пути первым. Здравствуй, Максим, сказала она. Здравствуйте, сказал он. Я стояла поодаль со своей метлой. Точно ведьма. Она кивнула мне. Я кивнула ей. И так тоже было, с ней или с другой. Она прошла, животом вперед. Толян — взрослый мужик. Пластинку заело. Я пойду, мы сейчас будем кушать, сказал длинный Максим, обладатель таких же вишенных, как у матери, глаз. Иди, сказала я.

Анатолий и Антонина, Толя и Тоня — в этом тоже что-то было.

Было да сплыло.

81

Как вышедшие из тюрьмы,

Мы что-то знаем друг о друге

Ужасное. Мы в адском круге,

А может, это и не мы.

А. А. А.

82