В белые ночи

— Не буду ничего добавлять, — сердито ответил следователь. — Думаете, я внесу в протокол всю чепуху, которую вы здесь рассказали? Я не обязан заполнять эти листы вашей риторикой. Протокол пишу я, а не вы.

— Да, но протокол должен быть полный, — пытался я убедить следователя.

— Ничего не добавлю, — упрямо ответил он. — В суде сможете сказать все, что не вошло в протокол.

— Значит, будет суд? — спросил я с внутренней дрожью и радостью одновременно.

— Конечно, будет суд. Вы находитесь в Советском Союзе, и у нас каждому человеку, даже преступнику, дается возможность защищать себя. Теперь подпишите.

Я еще немного поколебался. «Может быть, мне поможет, — подумал я (святая наивность!), — если он внесет в протокол мой рассказ о социальном происхождении членов Бейтара, о том, что еще подростком мне приходилось давать частные уроки и этим помогать семье?» Но было ясно, что он не добавит ничего к своему короткому переписанному начисто сочинению. Против написанного я не возражал — я мог снова повторить те же слова и подписаться под ними. Слова про предстоящий суд и возможность защищаться мое сознание тоже не отвергло. Поэтому я протянул руку к протоколу, но следователь дал мне вначале первую страницу, исписанную аккуратным почерком, и я поставил подпись в самом ее уголке. Вторая страница была исписана наполовину, и я хотел поставить свою подпись на некотором расстоянии от нижней строки. Следователь заметил, что мне следует подписаться непосредственно под последней строкой, чтобы никто не мог ничего дописать. Какой педантизм!

— Ну, теперь можете вернуться в камеру. Жалобы имеются?

— Нет, у меня нет жалоб, но я прошу вернуть мне две книги, которые у меня отняли здесь в тюрьме вместе с личными вещами.

— Я этим поинтересуюсь, но не знаю, имеете ли вы право читать в камере.

Он повернулся к двери, чтобы позвать конвоира. В этот момент у меня мелькнула идея:

— Гражданин следователь, — обратился я к нему, встав из-за стола, — я бы попросил пригласить завтра переводчика. Я понимаю, правда, все, что вы мне говорите, но не знаю русский настолько хорошо, чтобы точно и полностью выразить свои мысли. Отвечая на вопросы, я часто не нахожу нужных слов.

— По-моему, вы знаете русский достаточно хорошо, и при желании могли бы давать полные и точные ответы. Но ладно, на следующую беседу постараюсь пригласить переводчика.

Он так и сказал: «На беседу».

Я поблагодарил следователя, и меня отвели в камеру.

Дверь камеры отворилась, разбудив моих соседей.

— Все в порядке? — раздался шепот.

— В порядке, в порядке, у нас была «беседа». Я хочу спать.

— Спокойной ночи, завтра поговорим.

Ночи оставалось совсем немного. С первым лучом солнца в воздухе Лукишек пронесся резкий и острый как бритва сигнал: «Подъем!»

6. ПЕРЕВОДЧИК ПОМОГАЕТ

Опять меня разбудили ночью, велели одеться, заложить руки за спину и отвели на допрос.

За столом в знакомой уже комнате сидели на этот раз двое: следователь и человек в гражданском.

— Это наш переводчик, — сказал следователь, когда я уселся возле стола. — Видите, я вашу просьбу выполнил.

Я поблагодарил.

— Сегодня, — начал следователь «беседу», — я хочу узнать о ваших планах, о программе вашей организации, но расскажите все. Можете говорить на своем языке, а переводчик мне все переведет.

Я вздохнул с облегчением. Теперь не придется искать слова или придавать наугад польским словам русское звучание.

— Наша программа, — спокойным голосом сказал я, — до предела проста. У нашего народа нет родины, и мы хотим вернуть ему историческую родину, превратить Эрец Исраэль в еврейское государство и заселить его миллионами евреев, не имеющих никакого будущего в странах рассеяния. Переведите мои слова точно, — обратился я к переводчику. — Мы говорим: «Превратить Эрец Исраэль в еврейское государство». Это очень важное определение, так как англичане в Декларации Бальфура написали: «Создать национальный очаг в Эрец Исраэль» — в Эрец Исраэль, т. е. на территории Эрец Исраэль. Это предложение позволяет им с помощью всевозможных толкований и интерпретаций толкований уклоняться от своих обязательств в отношении еврейского народа. Это прямое надувательство.

Переводчик попросил времени на размышление. С первых же предложений выяснилось, что, хотя русским он владеет лучше меня, работает он очень медленно. Кончив переводить, он неожиданно обратился ко мне по-русски:

— Почему вы говорите о британском надувательстве и молчите о сионистской лжи?

— О какой лжи? — простодушно переспросил я, тоже по-русски.

— Могу я ему ответить? — обратился переводчик к следователю со льстивой улыбкой.

— Конечно, объясните ему, объясните ему, товарищ, какой ложью он занимается всю свою жизнь.

И переводчик прочитал лекцию — не на идиш, а по-русски — о «сионистской лжи»: