В белые ночи

Хотя я уже попал к ним и они добрались до меня и уже применили — не в теории, а на практике — 58 статью, слова следователя заставили меня содрогнуться. Много дней не выходил у меня из головы этот чистосердечный, поразительный ответ, переворачивающий вверх дном все понятия цивилизованного человека о правосудии. Значит, существует в мире страна, Уголовный кодекс и прежде всего статья о контрреволюционной деятельности которой распространяется на каждого из двух с половиной миллиардов жителей земного шара! А кто не занимается контрреволюционной деятельностью? Может быть, коммунисты, труженики, которые с риском для жизни борются за революцию? В Лукишках и в концлагерях я встречал польских коммунистов, которые боролись в подполье, которых из года в год в канун Первого мая брали под арест, которые много лет провели в тюрьмах, — и вот пришел день, когда к ним была применена 58 статья. Они защищались: «Во имя коммунизма, во имя победы революции я сидел в тюрьме капиталистической Польши, вы можете это проверить, я могу привести свидетелей, как же вы обвиняете меня в контрреволюции?» Следователи смеялись: «В тюрьме ты сидел, предатель? Скажи, сколько времени сидел?» «Три года, пять лет, семь лет», — отвечали несчастные. «А что случилось после этого?» — продолжали следователи выпытывать у коммунистов-«контрреволюционеров». Те отвечали с поразительной наивностью: «После этого я продолжал на свободе бороться за революцию». «Значит, — кричали следователи, — тебя освободили из тюрьмы?» — «Да, по окончании срока, в соответствии с приговором, меня выпустили из тюрьмы». — «Ну и лгун же ты. Был верным коммунистом, а капиталистическая полиция выпустила тебя из тюрьмы? Кому сказки рассказываешь? Кого хочешь с толку сбить своими «сроками»? Будь ты настоящим коммунистом, тебя после нескольких лет не выпустили бы из тюрьмы. Тебя освободили за обещание выдать польской тайной полиции преданных коммунистов! Думаешь, мы этого не знаем? Теперь рассказывай правду, рассказывай все!»

Та же участь ожидала защитников коммунистов — многие адвокаты, зачастую с мировым именем, защищавшие коммунистов в судах Польши и Литвы, были при советской власти привлечены к ответственности по 58 статье. Адвокаты защищались: «Как можно обвинять нас в контрреволюции? Ведь все свое время и энергию мы отдавали защите коммунистов от капиталистического полицейского режима». Следователи НКВД смеялись: «Коммунистов защищали? Кому байки рассказываете? Кто разрешил бы вам защищать коммунистов в капиталистическом суде, если бы вы не сотрудничали с тайной полицией? Ваше выступление в суде неопровержимо доказывает, что вы были агентами тайной полиции и выдавали ей преданных коммунистов».

Несчастным нечего было возразить.

Но самое жуткое во всей этой истории с коммунистами и их защитниками, попавшими в руки НКВД, не в обвинениях, а в том, что следователи в данном случае не лгали себе. Они были уверены, что у них верные доказательства, не предположения, а неопровержимые факты. Снова один мир противостоял другому, и в бездну между мирами снова низвергались факты и правда. В мире НКВД, как правило, политического преступника, который «хуже убийцы десяти человек», по истечении срока заключения не освобождают. В этом мире нет адвоката, не связанного с преследователями и обвинителями своего подзащитного. Как же может поверить воспитанник, выкормыш НКВД, что в другом мире, да еще в мире «гнета и притеснения», срок заключения кончается и заключенный, политический или уголовный, выходит на свободу? Как может он поверить, что там защитник, отстаивая своего клиента, выступает против тайной полиции, против ее порочных методов, против прокурора, против правительства? Два мира, разделенных глубочайшей пропастью, бездной, над которой носится дух 58 статьи Уголовного кодекса СССР, страны, призывающей: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Однажды на допросе следователь спросил:

— Какие связи были у вас с польской тайной полицией?

Я ответил мгновенно и инстинктивно:

— Я отвергаю этот вопрос, гражданин следователь.

— Как это вы отвергаете вопрос? — спросил следователь. — Вы обязаны отвечать на любой мой вопрос.

— Можете записать в протоколе, гражданин следователь, что я отказался отвечать и объясню свое поведение в суде.

— Вы не имеете, никакого права отказываться отвечать на вопросы. Кстати, это же очень простой вопрос: «Какие связи были у вас с польской тайной полицией?»

— Это оскорбительный вопрос, гражданин следователь. Я уже сказал, что ради своей веры готов принять любые муки, но оскорбления, пока это в моих силах, не потерплю. Я трудился на благо своего народа и не имел ничего общего ни с какой тайной полицией. Я сидел в польской тюрьме, и однажды начальник полиции даже грозил отправить меня в концлагерь Береза-Картуски, если не прекратятся демонстрации против британской политики. И после всего этого меня просят рассказать о моих связях с польской полицией?

Следователь рассмеялся: