В белые ночи

Наступило утро. Открыли дверь. Два охранника пересчитали стоявших, сидевших и полулежавших заключенных. Охранники не делают замечаний. Если в камере невозможно лежать, в ней лежать разрешается — даже посреди дня. Произошла ошибка в счете. Неудивительно. Здесь с трудом справился бы профессор математики, что же сказать о советском охраннике. Наконец нас удалось пересчитать. Охранник записывает. «Скоро получите хлеб», — заявляет он. Все к лучшему.

В окошко нам просунули нарезанный порциями хлеб. «Из чего будем пить кофе? — спросили мы хором. — Нам велели оставить чашки и ложки наверху. Из чего будем пить?» — «Получите другие чашки», — ответил охранники закрыл окошко.

Через некоторое время окошко снова отворилось.

— Получайте, — крикнул охранник.

— Что это? — спросили заключенные, стоявшие у дверей.

— Вы же сами просипи чашки для кофе…

— Что?

Это были … плевательницы.

Бак со скрипом подкатили к двери камеры. «Кофе», — объявил охранник в окошко. Мы отказались

— Из плевательниц пить не будем, — заявили мы хором.

— Другой посуды нет.

— Из плевательниц пить не будем. Мы люди Позовите дежурного офицера. Не будем пить.

Окошко закрылось. Котел потащили к соседней камере.

Мы ели хлеб всухомятку. Время завтрака прошло. Близилось время обеда. Снова открылась форточка.

— Что случилось? — спросил дежурный офицер.

— Нам дали плевательницы! — закричали мы. — Как можно из них есть?

Дежурный офицер приказал открыть дверь.

— Не говорите хором, — сказал он, стоя на пороге. — Пусть говорит один из вас.

— Гражданин офицер, — сказал один из заключенных, — посмотрите, какую посуду нам выдали. Это плевательницы. Мы сами в них плевали и теперь должны из них есть? Стоит на них только посмотреть, как кишки переворачиваются и рвать хочется. Как из этого есть? Ведь мы люди.

— Мы их почистили, — спокойно сказал дежурный офицер. — они прошли полную дезинфекцию. Они совершенно чистые.

— Посмотрите, гражданин офицер, — сказал другой заключенный. — Посмотрите на эту плевательницу. Эмаль откололась, вот дыры. Какая дезинфекция может ее почистить?

— Была дезинфекция, — ответил офицер. — Она чистая.

— Не будем есть из плевательниц, — кричали взбудораженные заключенные. — Требуем начальника тюрьмы. Не будем есть.

— Послушайте, — сказал дежурный офицер, — начальник тюрьмы вам не поможет. Я понимаю, что условия здесь трудные, но вам осталось пробыть здесь не более одних-двух суток. Потом поедете в трудовой лагерь. Там условия совершенно иные. Но что мы можем поделать? Заключенных много, и посуды для всех не хватает.

— Зачем же вы арестовываете столько людей? — спросил один заключенный.

Дежурный офицер не ответил. Он вышел из камеры, оставив нас наедине с плевательницами.

Пришло время обеда. Котел подкатили к двери нашей камеры. «Обед!» — прокричал охранник.

— Из плевательниц есть не будем.

Форточка закрылась.

Охранник приказал собрать плевательницы и передать ему в форточку. Через некоторое время в камеру вошел дежурный офицер. Он потрудился лично принести… новенькие плевательницы.

— Видите, — сказал он, — плевательницы совершенно новые. Прямо со склада. Ими никто не пользовался. Они чистые. Можете спокойно есть.

Мы не могли. Плевательницы остаются плевательницами, и человек не может есть из посуды, предназначенной для плевков. Мы не могли. Отправились спать без ужина.

Только назавтра охранник бросил в окошко несколько мисок и чашек.

— Ешьте группами, по очереди, — крикнул он. — Порядок установите сами.

Котел тащили по коридору туда и обратно, от камеры к камере, пока все группы не поели в установленном порядке. Посуду не мыли. Во временной камере не было воды, не было ведра. Миски и чашки с остатками «супа» и «кофе» переходили из рук в руки.

Таково отношение НКВД к человеку. Но человек отличается от животного, хотя… В местах, куда князья ездили охотиться, я узнал, что по окончании срока «перевоспитания» некоторые люди готовы есть и из плевательниц.

В один июньский день нас; вывели на огромный тюремный плац. Заключенных — около двух тысяч человек — разделили на группы. У столика в центре двора сидели высшие чины местного НКВД. Сотни солдат-энкаведистов переходили от одной группы к другой, тщательно обыскивая личные вещи заключенных. Нас раздели догола. К этому мы привыкли: во время каждого ночного обыска нам приказывали раздеться. Но было и новшество: нам приказали несколько раз присесть и наклониться. Энкаведисты искали всюду. У одного заключенного в нашей группе был понос. Проклятия обыскивавшего его солдата могли разбудить мертвого. Мы улыбались.

— Давай, давай, давай поскорее, — слышались крики то в одном, то в другом конце плаца. Трудно было избавиться от навязчивой мысли: тут невольничий рынок.

Около пятнадцати человек с узлами впихнули в небольшую тюремную машину. Заключенный, которого я видел впервые, кричал: «Я задыхаюсь!» Он преувеличивал. Нелегко задушить человека. Машина тронулась с места и остановилась у ворот тюрьмы. Ворота распахнулись, и машина с живым грузом скользнула в шумную улицу. Поехали. Куда? В Котлас?