В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»

— Самое дорогое, Люда, — мать с отцом. Разве не так? Вырастешь постарше — любовь, ещё одно самое дорогое… А ты что думала? Что-то другое? — Люда ей не ответила, и Татьяна Сергеевна продолжала: — Небо, звёзды, товарищи… Улицы наши ленинградские. Вот что, я считаю, самое дорогое… Лес, Нева, музыка. Финский залив, хлеб, наконец… Понимаешь ты меня?.. А деньги нужны совсем на другое. Я бы сказала: на ненужное — на платье немыслимое, на моду, на кольца, на духи за шестьдесят рублей, ресторан… Вообрази: сидит человек и пять часов ест. Нелепо!

Люда молчала удивлённо. Потому что самое дорогое, она думала, — это чего надо добиваться. Например: стать членом совета дружины. Или: окончить школу с золотой медалью. В общем, без труда не вынешь и рыбку из пруда. А если тебе рыбки просто так достаются, от этого уже никакой радости нет!

Но с другой стороны, она, конечно, и маму любила, и папу. Они были ей очень дорогими, хотя Люда совсем не боролась, чтобы они стали именно её родителями. И за небо она совсем не боролась, и за звёзды, и за лес. И за друзей. Они сами появлялись: Нелька Жужина, Стаин, Таня Полозова.

Как же выходит? Самое дорогое то, чего вообще не надо добиваться?

Хоть ты глупый, хоть умный, а всё равно у тебя небо над головой. Ночью не спи — вот и звёзды!

Нет! Так что-то очень просто получается. Один человек, например, всю жизнь старается, на пятёрки учится, а другой живёт себе шаляй-валяй. И вдруг про этих двоих говорят: «Им даётся все одинаковое. Что у одного есть самое дорогое, то и у другого». Нет! На это Люда была не согласна. Да и в жизни, между прочим, не так. На любом заводе, на любом предприятии, даже в любом классе — везде есть, кто много в жизни добился и кто мало.

А Татьяне Сергеевне, конечно, выгодней говорить, что всем всё одинаково. Потому что она-то сама ничего не добилась… А ведь это несправедливо по отношению к таким, как Люда!..

Хмыкнув для начала, но всё-таки стараясь говорить спокойно и беспристрастно, она выложила всё, что думает по этому вопросу… Говорить ей было хорошо — никто её не видел, лишь тёмная пустота невесомо плавала над нею. Слова ударялись о потолок, о голые стены и потом звонко отлетали к Татьяне Сергеевне. Люда словно и не говорила — просто думала. А ведь думается всегда легко, резко. Татьяна Сергеевна не перебивала её.

Да, не перебивала. Но это, между прочим, хорошо лишь до поры, до времени. А потом ты уже просто всей душой хочешь, чтоб тебя перебили, — тебе ведь тоже надо перевести дух, набраться новых сил и нового ехидства и со словами «Очень странно вы, между прочим, рассуждаете!» (или что-нибудь в этом роде) снова кинуться в бой.

От Татьяны Сергеевны, однако, не исходило ни звука. И Люда чувствовала, что уже начинает пробуксовывать. Она гоняла свою мысль по кругу, приводила всё новые и всё более водянистые доказательства, которые больше были похожи на какие-то жалкие оправдания. Хотя на самом деле Люда была права со всех сторон!

Наконец она попросту иссякла. И только тогда, словно падающего без чувств марафонца, Татьяна Сергеевна подхватила разговор.

— Ну, с тобой не поспоришь! — сказала она. — Любого забьёшь!

Люде от этой похвалы сразу стало легко и ужасно приятно. Чуть ли не с благодарностью она подумала о Соколове: если б не его упрямство, разве бы ей когда так научиться! Ну, а то, что под конец в доказательствах получилась ведь… противник же всё равно признал своё поражение!

— Это же само собой разумеется, — сказала Люда скромно, — тут любой доказал бы! Кто добивается, тому почёт и всё другое, а кто не добивается… значит, сам виноват.

— А ты добиваешься?

— Стараюсь!

— Ясно…

И в этом слове Люда не услышала особого одобрения.

— Ну… ну, а как же? — сказала она. — Ведь надо же к чему-нибудь стремиться!

* * *

Люда проснулась и увидела такую довольно странную картину. За столом перед укутанной в газеты настольной лампочкой сидит Татьяна Сергеевна и что-то пишет… Она была очень мала и тонка, словно девочка, и сидела в одной ночной рубашке. Люде почему-то представилась Нелька Жужина или Лаврёнова, как они вскакивают ранним (почти ещё ночным) утром, чтобы доучить уроки — из каких-то источников Люда знала о таких вещах, только забыла откуда.

Сейчас Татьяна Сергеевна напоминала ей как раз что-то в этом роде. Свет, замаскированный газетами, горел по-ночному, и в окнах стояла совершенно глухая ночь, и Татьяна Сергеевна склонилась над листом как-то очень старательно. Только одно было не так: Люде совсем не хотелось спать. Она лежала не шевелясь, глядела на Татьяну Сергеевну, которая сидела к ней почти спиной, и соображала, что же такое пишет Татьяна Сергеевна? Почему среди ночи совсем не хочется спать?

Потом она подумала, что, наверное, неудобно подглядывать, и закрыла глаза. Но не уснула, потому что ей просто на удивление не хотелось спать. Словно сейчас было уже часов восемь.

Ну и положение! Она не могла даже пошевелиться, потому что диванные пружины, на которых она лежала, были очень разговорчивые. Только повернись, Татьяна Сергеевна сейчас же услышит.