Но все это было потом. Пока же, выйдя из тюрьмы, Гумилев предпринял кое-какие розыски, потом заехал в Корпус и к вечеру направился к следователю. В кабинете Ежевского подполковник углядел Шатунова, о чем-то, активно жестикулируя, спорящего по телефону, перешептывающегося со Светочкой Сиволапого, и самого следователя, рассеянно листающего дело.
– Честной компании добрый день, – провозгласил Николай Степанович. – В принципе дело проясняется, Рейли дал показания.
– На протокол? – оживился Ежевский. – Расколол британца?
– Обязательно!
– Да какой он британец? – влез с демонстрацией своей осведомленности Сиволапов. – Обычный одесский еврей!
Ротмистр посмотрел на практикантку и похвастался:
– Когда мятеж в двадцатом давили, этих пархатых среди бунтовщиков немерено было. И все, что характерно, кололись! Как это у нас унтер новобранцев учил, до войны еще: «Враг унутренний есть полячишки, жиды и скубенты».
В жандармском корпусе легкий антисемитизм был вещью традиционной и где-то даже неофициально приветствующейся. А уж здоровый консерватизм начальством поощрялся просто открыто.
Светочка, услышав заявление своего кавалера, хихикнула, восторженно глядя на героического ветерана. А вот Ежевский неожиданно взъерепенился:
– Ты, Сиволапый, поосторожнее в выражениях. Я вот и студентом был, и предки из польской шляхты. Это я кто, по-твоему, получаюсь?!
– Так ты, Петр Николаевич, самый унутренний враг и есть, – тут же, зажав рукой трубку, оторвался от разговора язвительный Шатунов. – Вы, следователи, вечно только работать мешаете. То вам доказательств не хватает, то доказательства есть, ан – «непроцессуальными путями приисканы». С преступностью противоборствовать и не даете.
Заявление было плодом давних и непримиримых противоречий между следствием и сыщиками, проистекающих из различного подхода к поимке преступников. Для профессионалов с обеих сторон эти, неустранимые в силу разницы самой сущности служб, прекословия давно стали любимым поводом для дружеских пикировок.
Пока Ежевский, щурясь, пытался придумать адекватный ответ на нахальный выпад сыскаря, вмешался Николай Степанович:
– Неправильно ты, Сиволапый, лозунг помнишь. «Сицилисты, слышь-ко, жиды и скубенты», – спародировав «унтер-офицерский» говорок, изложил он свой вариант. – Петр Николаич, ты не социалист?
– Нет, – отрекся надворный советник. – Даже в студенчестве не увлекался.
– Тем более. Из студенческого чина тоже давненько вышел, к иудейскому сословию не относишься. Так что можешь на Александра Дмитриевича в суд подать. За клевету!
– Во! – согласился реабилитированный ротмистр. – На Сашку можно. А на меня зря совершенно напраслину возводишь. Я ж чего?
Светочка, удовлетворенная полным амнистированием поклонника, довольно закивала, а разоблаченный полицейский тут же отговорился:
– А где клевета? Это деловая критика!
И немедленно перевел разговор на другую тему:
– Чего Рейли-то показал?
Гумилев показал Ежевскому глазами на Светочку и поднял брови.
– Светлана, – понятливо начал тот, – сходите, пожалуйста, в канцелярию, посмотрите, там ответов для нас нет?
Светочка обиженно посмотрела на следователя, потом на Сиволапова, но ротмистр сделал каменное лицо и покивал. Убедившись, что все равно выгонят, практикантка вздохнула и вышла.
– Так, – тут же начал Николай Степанович. – Пакет с документами, обнаруженный у Иванова, в рамках нашей разведоперации. Шел он немцам, они хотели эти документы купить. Наши соглашались продать, почему нет?
– Это дезинформация была? – понял Ежевский.
– Амальгама. Но убедительная. И вот тут вмешался Рейли. Он знал от своих людей в британской разведке, что в России есть товар для немцев. А связи с Берлином у него еще с начала века. Но возникла проблема, у Рейхсвера с деньгами плохо. У нас в Разведчасти ребята ушлые, дешево информацию не продают. Даже если это деза. Тогда Рейли предложил генералу Секту, командующему Рейхсвером, использовать поддельные фунты.
– То есть Рейли ключевая фигура, получается? – спросил Сиволапов. – Он сообщил немцам про наших, потом свел Секта с шайкой, те продали Рейхсверу фальшивые фунты, Берлин расплатился ими с разведкой, так?