В бездне времен. Игра на опережение

Впрочем, левая молодежь, такая, как повествующий сейчас Савинкову о своих петербургских похождениях паренек, в разгроме нелегальных социалистов винила, разумеется, исключительно самодержавие. Пришедшие «в революцию» во время недолгой «оттепели», вчерашние (а порой еще и сегодняшние) гимназисты и студенты оказались не готовы к тому, что на них обрушилось. Павел Иванович точно знал, что периодически печатаемое в иностранных газетах «Высочайшее дозволение на применение жандармским корпусом России пыток», запугивающее сытых буржуа благополучной Европы «кровавой охранкой кровавого Николая», не более чем фальшивка, состряпанная пресс-бюро «Объединенки». Но, как и любой причастный к российскому подполью, он знал и другое. Несмотря на отсутствие официального разрешения, жандармы, вышедшие из тех же беспощадных схваток начала двадцатых годов, что и их противники, получив сколь-нибудь весомый повод, работали отнюдь не в белых перчатках.

Многих сочувствующих безжалостные акции охранки навсегда от социализма отпугнули, кого-то сломали. А кое-кого, как, похоже, сидящего напротив, наоборот, ожесточили. Неудивительно. Еще за день до убийства Великого князя социалистическая деятельность сулила при задержании не более чем сутки в участке и штраф, делая «подпольную» работу, заключающуюся обычно в веселых вечеринках со спорами о политике, расклеивании листовок и редких митингах, развлечением, приличествующим прогрессивному человеку. Принять за совершенно то же самое месяцы в камере, не прекращающиеся даже ночью допросы и вязкий, постоянно поддерживаемый следователями ужас надвигающейся виселицы, положенной за одну принадлежность к террористической организации – а кто мог поручиться узнику, что его кружок таковой не признают? – было испытанием не из легких. Прошедшие этот экзамен имели веские основания для ненависти и, как правило, свой, личный, счет к Российской империи. Именно из таких Савинков старался подбирать боевиков в Группу.

Рассказ Григулявичуса за рамки обычного не выходил. Ну, узнал парень в Питере на улице допрашивавшего его год назад жандарма. Резоны для мщения у него уж верно водились. Что такое царская тюрьма и допросы охранки, Борис представлял прекрасно, а потому ничего удивительного в поведении молодого подпольщика не видел. Поступок, бесспорно, смелый, личность этот латыш, по всему видать, радикальная, но… сколько их таких было? И будет. Порасспросить поподробнее, однако ж, несомненно, следовало:

– Ты в полицию потом попал, так?

– В охранку, на Литейный, – кивнул Юзик. – Но знаете, товарищ… простите, Павел Иванович… мне тогда все равно было. Грохну, думаю, этого гада, а там хоть в петлю. Уж больно сволочь такая, вредная. Упусти я его, а вдруг ему завтра еще кто из наших попадет, понимаете?

– Это правильно. Но ты братец, однако, анархист, – улыбнулся легендарный революционер молодому коллеге. – Индивидуальным террором занялся?

Слова вождя привели Григулявичуса в замешательство. Он помялся, но ответил твердо, хотя и сбивчиво:

– Да он гад, Никишов этот. Понимаете, Павел Иванович, гад! Он в тридцать первом, ну когда нас всех забрали, в Вильне, он же там заправлял всем. Местные, ну, виленские жандармы, они все ему подчинялись. Там наших ребят пытали в тюрьме. И девушек, всех! Понимаете, я как его узнал тогда, в Питере, на улице, я не мог его упустить. Просто такое бешенство нахлынуло, что никак невозможно.

– А я понимаю, – негромко, проникновенным тоном заметил получивший подтверждение своим предположениям Савинков. – Превосходно понимаю, мне, знаешь ли, тоже терять товарищей доводилось.

Он помолчал, давая собеседнику время проникнуться словами старшего товарища, затем продолжил:

– И претензий не предъявляю. Но если ты захочешь продолжить борьбу, знай – акция хороша тогда, когда она грамотно спланирована и идет на пользу не твоему чувству мести, но делу революции. Личные чувства должно подчинять линии партии, товарищ Юзик. И только партии!

Савинков бросил взгляд на сконфуженного мальчишку. Мальчишка и есть, ничего больше. Девятнадцать лет, в этом возрасте все экстремисты, в собственную смерть не верят, стремятся переделать мир, в кумирах еще не сомневаются, верят истово, замечательный материал…

– Я к тому, – пояснил Борис Викторович, – что террор – это не месть. Это только способ. Метод борьбы, соображаешь? Цель не убить одного-двух мерзавцев, царь себе других найдет, дело не хитрое. Цель разбудить народ, расшатать устои закосневшего самодержавия. А не по подворотням с уголовными жандармов бить. Откуда, кстати, эта шпана взялась? – резко сменил он тему, внимательно изучая реакцию собеседника.

– Так… – парнишка вновь ощутимо смутился. – Я ведь там жил, ну на квартире. В Питере…

– Ты курьером приехал, литературу возил? – перебил его вождь боевиков.

– Да, «Правду», она контрабандой через порт пришла, – подтвердил Юозас. – Но я все передал, просто не мог сразу уехать – надо было выждать, чтоб правдоподобно было. Я же поднадзорный, отпросился, как бы место учебы присмотреть. Ну вот, а если сразу назад вернуться – подозрительно.