В бой идут 2 (СИ)

- Не получится, - со знанием дела прокомментировал Саня. - Не прописан подобный функционал. Позывы есть, а функционала нет. Вот ей богу - убил бы сволочей! Но в целом - я тебя понял.

С негромким звоном одна из рюмок исчезла.

- Вы что - совсем охренели?! - начала набирать разгон задохнувшаяся от негодования Семеновна, но волшебник Селим щелкнул пальцами, и обе старушки замерли в неестественных позах.

- С ума сошли - так кричать? - с мукой на лице поинтересовался хозяин пещеры, - И без того голова сейчас по экватору треснет. Ну так что, мужики, вы как?

- Поведет же... - с сомнением протянул Митрич.

- Всенепременно! - кивнул Саня, - На старые дрожжи - обязательно поведет. Но тут уж сам выбирай: либо так, как сейчас, либо поведет.

Я знал и понимал одно - хуже, чем сейчас, быть не может в принципе. Поэтому молча подошел к магу и со всей твердостью, на которую был способен, цапнул с подноса рюмку.

- Уяснил! - кивнул волшебник, - А что скажут силовые структуры[1]?

Митрич помолчал, потом махнул рукой:

- А, сгорел сарай - гори и хата! - и тоже взял рюмку.

Ну... - «бог из машины» обвел глазами собутыльников, - Видит бог, не пьем, а лечимся!

Пить было очень страшно - почти как прыгать в пропасть. Но я вспомнил слова админа «не прописан подобный функционал», собрал все силы, решительно взметнул руку и запрокинул голову. Огненный шар, сжигая все на своем пути, ринулся по пищеводу вниз.

Ох!

Несколько секунд - и из желудка по организму потянулись пока еще первые и робкие струйки тепла. Напряжение отпустило, и я, отчаянно не желая больше стоять на ногах, опустился на пол.

- Ой, хорошо - Митрич присел рядом, а Саня даже лег в позе «охотника на привале».

- Сколько еще до отправки? - поинтересовался Митрич.

- Восемь минут.

- Нормально, - кивнул Митрич. - Как раз в себя придем.

Хорошо! Как же хорошо! Девки нас, конечно, убьют, но это будет потом, а пока... Как же мне хорошо!

- Мбвана! - Цитамол, про которого все забыли, аккуратно тронул меня пальчиком за плечо. - Мбвана, а что такое «дирижабль Нобиле»?

- Цитамольчик! - я расплылся в глупой улыбке - Какой ты у меня любознательный растешь! Знаешь, Цитамольчик, это случилось в те времена, когда мужчины были мужественными, поступки - настоящими, а романтика - живой.

- Митя, не растекайся мыслью по древу[2], время... - напомнил Митрич.

- Хорошо, всю историю потом расскажу. А сейчас только одно замечание... Только одно. Цит, ты знаешь, кто такой Руаль Энгельбрегт Гравнинг Амундсен?

- Не знаю, мбвана.

- Это был такой горбоносый норвежец, самый крутой мужик на Великом Севере, собравший все возможные титулы. Первый человек, достигший Южного полюса, первый человек, побывавший на обоих полюсах, первый человек, замкнувший кругосветную дистанцию за Полярным кругом и прочая, прочая, прочая... И вот этот самый Амундсен погиб как раз во время поисков экспедиции Нобиле. А совсем еще молодой Константин Симонов, будущий Великий Скальд Советской Империи, написал тогда шикарное стихотворение «Старик». Наврал все, конечно, но как красиво сказал, чертяка:

Весь дом пенькой проконопачен прочно,

Как корабельное сухое дно,

И в кабинете - круглое нарочно -

На океан прорублено окно.

Тут все кругом привычное, морское,

Такое, чтобы, вставши на причал,

Свой переход к свирепому покою

Хозяин дома реже замечал.

Он стар. Под старость странствия опасны,

Король ему назначил пенсион,

И с королем на этот раз согласны

Его шофер, кухарка, почтальон.

Следят, чтоб ночью угли не потухли,

И сплетничают разным докторам,

И по утрам подогревают туфли,

И пива не дают по вечерам.

Все подвиги его давно известны,

К бессмертной славе он приговорен,

И ни одной душе не интересно,

Что этой славой недоволен он.

Она не стоит одного ночлега

Под спальным шерстью пахнущим мешком,

Одной щепотки тающего снега,

Одной затяжки крепким табаком.

Ночь напролет камин ревет в столовой,

И, кочергой помешивая в нем,

Хозяин, как орел белоголовый,

Нахохлившись, сидит перед огнем.

По радио всю ночь бюро погоды

Предупреждает, что кругом шторма,-

Пускай в портах швартуют пароходы

И запирают накрепко дома.

В разрядах молний слышимость все глуше,

И вдруг из тыщеверстной темноты

Предсмертный крик: «Спасите наши души!»

И градусы примерной широты.

В шкафу висят забытые одежды -

Комбинезоны, спальные мешки...

Он никогда бы не подумал прежде,

Что могут так заржаветь все крючки...

Как трудно их застегивать с отвычки!

Дождь бьет по стеклам мокрою листвой.

В резиновый карман - табак и спички,

Револьвер - в задний, компас - в боковой.

Уже с огнем забегали по дому,

Но, заревев и прыгнув из ворот,

Машина по пути к аэродрому

Давно ушла за первый поворот.

В лесу дубы под молнией, как свечи,

Над головой сгибаются, треща,

И дождь, ломаясь на лету о плечи,

Стекает в черный капюшон плаща.

Под осень, накануне ледостава,

Рыбачий бот, уйдя на промысла,

Найдет кусок его бессмертной славы -

Обломок обгоревшего крыла.

- А знаете, в чем еще прикол?! - оживился я - Амундсену в год смерти было пятьдесят пять лет! И по меркам того времени он действительно считался глубоким стариком. А вот сейчас...