В бой идут «ночные ведьмы»

Она в подробностях описывала боевые ночи: что должна была делать она и что – подруга. Я внимательно на нее смотрела: ее лицо ничуть не напоминало лицо старой женщины, вспоминающей самые яркие впечатления прожитой жизни, скорее, это было лицо преподавателя, желающего что-то объяснить студентам, объяснить так, чтобы они поняли, и, главное, поняли правильно. Мы с Владимиром Александровичем во время ее рассказа сидели неподвижно и безмолвно. Элеонора переводила, голос ее то и дело срывался от волнения. Я так ни разу и не открыла тетрадь, в которой собиралась делать записи. Когда пожилая женщина закончила свою историю, взгляд ее выражал удовлетворение. У нее получилось – ей хотелось произвести сильное впечатление, и ей это удалось.

Жил-был когда-то…

Когда я вернулась в Рим, у меня в руках, можно сказать, была прекрасная история, достойная того, чтобы ее рассказать. История, сама по себе необыкновенная, в устах Ирины оказалась и вовсе потрясающей – о таком я и не мечтала. Теперь мне надо подумать, как рассказать ее, а это оказалось не так просто. Мне предстоит написать о войне, священной для советской истории. О любой войне, а тем более об Отечественной, можно рассказать двумя способами. Например, так, как это сделали Василий Гроссман в книге «Жизнь и судьба» и Григорий Бакланов в повести «Пядь земли» и романе «Июль 41 года»: они описали ужас, кровь, грязь, отчаяние, предательство, отречение, ненависть, страх, боль, кошмар. Второй способ – отбросив все это в сторону, сосредоточить внимание на строгом порядке событий, анализе сражений, на тактике и стратегии, самоотверженности и, конечно же, на победе. Так построены мемуары выдающихся людей – государственных деятелей или великих полководцев, а еще – рассказы ветеранов войны, бывших солдат, которые много лет спустя вспоминают свою фронтовую жизнь и боевую молодость.

В первом случае, когда о войне рассказывают, вспоминая все ее ужасы, перед нами предстают люди, покорившиеся судьбе, оказавшейся сильнее их; эти люди подвластны ходу истории, она давит на них, лишая свободы дыхания. Во втором случае – по крайней мере, так кажется со стороны, – герои и авторы книг сами управляют событиями и определяют ход войны. И даже если они не совершают подвигов, не занимают командные должности, даже если они тоже страдают и умирают – их судьба все равно слита воедино с общей судьбой страны, озаряется ее светом и делает их не жертвами, а участниками Истории.

Иван Мартынушкин, рассказывая мне о своей службе в Красной армии и о том, как в 1945 году он вошел в Освенцим, приводил массу подробностей, упоминая и о военной подготовке, и о фронтовых буднях, но всячески избегал кровавых подробностей и ужасов того времени. Когда я, пытаясь придать разговору более сильную эмоциональную окраску, спросила, что он почувствовал, войдя в концентрационный лагерь, он ответил мне с обезоруживающей искренностью: «Я пришел из России, я прошел через земли, оккупированные немцами, я видел ужасные вещи, неслыханные страдания. За воротами этого лагеря я увидел то же… я увидел ужас. Но мы были солдатами, и, если бы боль овладела нашими мыслями, мы не могли бы идти дальше. У нас была общая задача: мы должны были изгнать из нашей страны гитлеровских захватчиков, разбить фашистов, уничтоживших наши города, наши дома. Мы были полны сострадания, но мы старались заглушить боль, терзавшую наши сердца. Мы старались не допускать ее в душу».

Рассказ Ирины выпадает как из первой, так и из второй схемы. В Риме, просматривая записи и прослушивая диктофон, я замечаю, насколько он выверен и гармоничен. В нем есть чувства, живое переживание и горе, но в нем есть и Родина, социализм, дисциплина и победа. Рассказ весьма патриотичен, и в то же время он полон иронии, в нем соседствуют ненависть и мудрость. Здесь есть дружба. И еще здесь есть откровенное стремление к равенству с мужчинами – оно так сильно (и это не просто риторика), что достигается ценой жизни.

Я чувствую, что, записывая ее историю, очень легко потерять равновесие, не донести мудрость «ночной ведьмы» – задать ее рассказу неправильный алгоритм. Здесь есть все составляющие, чтобы сделать из этой истории агиографический[6] рассказ. Стоит лишь поставить акцент на героизме и патриотизме. Но здесь есть и все составляющие для того, чтобы получить историю страдания, горя и человеческой жестокости. Тогда Ирина и ее подруги окажутся невольными участницами событий, навязанных им другими людьми, жертвами обстоятельств – чьей-то направленной жестокости: женщины, по натуре своей мягкие и милосердные, были вынуждены стать безжалостными и неумолимыми. Но это не так.