После ночного боя и отражения атаки русских, фузилерная рота собрала своих убитых. Раненых тут же начали перевязывать и переправлять в тыл.
Тела унтер-фельдфебеля Штарфе и еще шестерых положили на носилки и унесли в березовую рощицу, где ютилось деревенское кладбище и где на песчаном пригорке рота хоронила своих убитых.
Когда утих грохот перегревшегося Schpandeu, шютце Бальк выпустил из рук приклад, от которого онемело плечо, и начал заваливаться набок.
– Что с тобой, сынок? – командир роты успел подхватить Балька.
– Простите, господин гауптман, – забормотал тот, теряя сознание и не понимая, что ранен.
Очнулся он на широкой пароконной повозке. Рядом сидел возница, пожилой солдат, который весело смотрел по сторонам и насвистывал какую-то крестьянскую песенку. Заметив, что раненый открыл глаза, пожилой солдат покачал головой, снял пилотку, вытер ею лысину и сунул под погон.
– Ну что, парень, повезло тебе. Выстрел на родину. Вот счастливчик!
«Значит, я ранен, – понял Бальк. – Интересно, куда? – Он вспомнил, как у него во время боя начало вдруг затекать правое плечо. – Так вот оно что… Но кость не задета. Иначе бы меня отбросило от пулемета. Нет, это хоть не легкое ранение, но после него можно вернуться в полк». Ездовой посвистывал, изредка усмехаясь своим мыслям. Они ехали в тыл, подальше от этой чертовой передовой, где все время, каждый день и каждый час кого-нибудь подстреливают. Иногда насмерть.
– Да, что и говорить, повезло тебе, – снова вздохнул ездовой, уже, должно быть, о своем. – Дома побываешь. А тут… Тут через день-другой такое начнется!.. Так что вовремя ты… Ну, сам понимаешь…
Бальку сильно хотелось пить.
– Я ведь не в живот ранен? – Бальк со стыдом услышал свой жалобный, тихий голос.
– Нет, парень. В плечо. Но, похоже, тебя хорошо разворотило. Разрывная пуля.
– Пить хочу. Дай воды.
– Пить? Сейчас дам. У меня целых две фляжки. Чистейшая. Русская. С нейтральной полосы. Святой источник. – И возница поднес к губам Балька отпотевшую фляжку, из которой пахнуло такой свежестью и прохладой, что у того закружилась голова.
– Ты говоришь, разрывной? – напившись, переспросил он.
– Да. Видимо, снайпер. Но ты молодец. Держался. И даже вел огонь. Старик тобой восхищен. Тебя, видимо, представят к Железному кресту. Но главное – другое.
– Что?
– Ты поедешь на родину. Боже, как мне надоела эта проклятая Россия! Поход на Восток… И сдался он нам!..
– Здесь хорошая вода. Вкусная. Из самой земли.
– Да, здесь много родников. – И ездовой тоже приложился к фляжке.
– И земля хорошая.
– Да, – не сразу отозвался ездовой. – Пшеница растет тучная. Вон какая налилась! – И он указал кнутовищем куда-то в сторону, куда Бальк посмотреть не мог. Он лишь попытался приподнять голову, но боль пронзила тело.
Бальк мгновенно обессилел и закрыл глаза, ничуть не жалея о том, что так и не увидел пшеничного поля, на которое указывал ездовой. Достаточно того, что он чувствовал запах его, слышал стрекот кузнечиков и знал, что пуля не угодила в живот, иначе бы она там такое натворила, что лучше об этом не думать. Нет, думал он, превозмогая боль, Великая Германия еще не потеряла своего верного солдата по имени Арним Бальк. А этот пожилой тыловик просто усталый человек, который заскучал по семье, детям и своей фрау…
– Земля здесь и вправду хорошая, – снова подал голос ездовой и, словно вторя его мыслям, вздохнул: – Но и она, так же, как и родники, не наша. 
