В бой роковой...

Слово взял Николаев, принявший командование над матросами Белого моря. Он сказал:

— Миллер собирался перенести свой штаб в Мурманск тайно. Но это ему не удалось. Вчера, как только получили сигнал о его бегстве, мы решили: час пробил. И дали команду на пароходы.

Грудин, толкнув локтем Золотарева, шепнул:

— Молодец ты, Саша!

Николаев продолжал:

— Так что моряки уже второй день в подчинении ревкома. В наших руках радиостанция. Через нее мы сообщили командованию Красной Армии о восстании и попросили помощи.

Горячее одобрение разнеслось по залу.

Николаев выразил сожаление, что ревком по смог взять под контроль экипажи тех трех судов, на которых ушел Миллер со своим штабом.

— Есть опасность, что по пути он зайдет на Иоканьгу и учинит расправу над заключенными, — бросил реплику Петров.

— Да. Поэтому я покидаю собрание и возглавляю погоню...

Прямо с трибуны Николаев направился к выходу. В зале закричали:

— Арестовать полковника Костанди!

Предревкома поддержал это предложение. В это время вбежал связной:

— Радиограмма из армии.

Зал затих. Петров, пробежав глазами листок, объявил:

— Арест отменяется, товарищи. Военком армии Кузьмин вызывает меня в Обозерскую. Вместе с полковником Костанди. Наверно, сомневается в нашей радиограмме.

— Поди, полковник-то не согласится ехать? — крикнул кто-то. — И через линию фронта поезду не пройти...

— Думаю, военком и предвидел это, вызывая меня с командующим, — сказал Петров. — В общем, я пойду к полковнику с охраной и поставлю вопрос ребром: либо пусть едет с нами добровольно, либо возьмем под арест.

Полковник решил ехать. После восстания 3-го полка, очевидно, не верил в прочность белогвардейских позиций.

После отъезда председателя ревком организовал освобождение заключенных. Рабочие отряды стали снимать тюремную охрану. Катя пошла с ними. Ведь она там увидит Аню... Увидит ли? Никаких сведений с прошлого лета, когда Эмилия Звейниэк ходила прощаться с подругой, о ней не поступало. Жива ли?

...Почти целый год продолжались истязания Ани Матисон, не раз приносили ее с допроса без сознания, но молодая коммунистка выдержала все испытания.

Когда в лютый февральский день 1920 года в тюрьму пришла весть, что город восстал, Аня рванулась с топчана, хотела бежать на улицу, в ряды восставших, несмотря на то что еле держалась на ногах. Подруги по камере едва удержали ее: ведь пальто совсем развалилось, а на улице больше 30 градусов мороза. Аня подошла к окну, подышала на стекло, как год назад, когда ждала Макара. Стекло не оттаивало. Охваченная воспоминаниями, она продолжала стоять у обледеневшего окна. «Милый Макар, как ждал ты сигнала из Москвы, как жаждал пойти в первых рядах восставших! А после ареста радиста Иванова ты мечтал прийти с красноармейским отрядом и поднять меня на Соборной площади высоко-высоко...»

Горячий ком подступил к горлу девушки, и она судорожно зарыдала, словно вся боль, скопившаяся за год, вырывалась наружу. Женщины, знавшие тяжкую судьбу девушки, бережно уложили ее на топчан и, успокаивая, нежно гладили ее руки, голову.

Не скоро она затихла, а когда глаза ее просохли, решительно сказала, показывая на улицу:

— Я должна быть там!

Женщины стали советоваться, во что ее одеть.

— Сошьем пальто, — предложила одна, показав на байковое одеяло.

Аня просияла. Действительно! Схватила одеяло со своего топчана. Нашлись кое-какие, ранее припрятанные, предметы для шитья — иголка, моток суровых ниток. Кроили на глазок. Словом, работа закипела. К ночи Аня уже была в мешковатом пальто с накладными карманами и самодельными пуговицами.

Всю ночь Аня так и не заснула.

Утром в камеру вбежала Катя. Молча обнялись и долго стояли без слов, будто замерли.

Бережно укутав Аню своим пуховым платком и надев на нее нескладно сшитое пальто, Катя повела подругу к себе домой. Там ее встретили как родную. Александра Алексеевна уложила помывшуюся и переодевшуюся девушку в постель.

Некоторое время в Архангельске волновались: удалось ли делегации проехать к красным? Но вот пришла радиограмма: все в порядке, помощь идет.

Красноармейские отряды прибыли на белогвардейских бронепоездах во главе с военкомом армии Кузьминым. Крутила метель, но люди, кажется, не замечали ее — радостные стояли они на Соборной площади...

Катя птицей влетела в дом — ей не терпелось поделиться впечатлениями. Отряхиваясь от снега и сбросив пальто, стала рассказывать: такого митинга Архангельск еще не видывал. Запушенный снегом, коренастый, в кожаном пальто и красноармейском шлеме с большой звездой из красного сукна, комиссар Кузьмин походил на героя северного сказания. Как пламенно говорил, какая прекрасная у него дикция! Словно стихи читал, когда рассказывал о победах Красной Армии. И сердечно благодарил подпольщиков за их мужественную борьбу и за порядок в городе, за то, что не дали Миллеру вывезти награбленные им ценности и имущество. Кате очень понравились его слова, обращенные к вышедшим из тюрем:

— Последний раз, товарищи, вы сидели за великую правду, которая теперь победила навсегда!