В боях за Украину

Мне хотелось бы поделиться с читателями моим разговором с И. В. Сталиным о некоторых итогах Сталинградской битвы.

Разговор этот состоялся в 1952 году. Я отдыхал в Сочи, в то время я был Главнокомандующим Группы советских войск и Председателем Советской контрольной комиссии в Германии.

Время было послеобеденное. Раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Незнакомый голос спросил меня:

— Это Вы, товарищ Чуйков?

— Да, это я. С кем имею честь разговаривать?

С другого конца мне ответили:

— Говорит Поскребышев. Соединяю Вас с товарищем Сталиным.

От неожиданности я даже растерялся. Вскоре я услышал негромкий и спокойный голос со знакомым каждому грузинским акцентом. Сталин спросил:

— Как отдыхаете, товарищ Чуйков, как себя чувствуете?

— Отдыхаю хорошо, чувствую себя прекрасно, — ответил я.

— Вы могли бы приехать ко мне? — спросил Сталин.

— Как прикажете, товарищ Сталин! Я готов приехать в любую минуту.

— Сейчас за Вами придет машина. Приезжайте. Только не понимайте это как приказ.

На сборы у меня ушло не более десяти минут. Подошла машина. Ехали мы недолго. Сталин встретил меня у подъезда. Я вышел из машины и, подойдя к нему, отрапортовал:

— Товарищ Сталин, по Вашему приказанию прибыл!

Он мягко отвел мою руку от козырька и сказал:

— Зачем же так официально?! Давайте проще!

— Хорошо, товарищ Сталин. Но это у меня по привычке.

Сталин улыбался в усы.

— Если по привычке, то я тут не при чем!

Мы прошли в большую комнату, в бильярдную. И. В. Сталин начал меня расспрашивать о положении в Германской Демократической Республике.

Ужин был собран на открытой веранде. Непринужденная обстановка за столом располагала к откровенности. Я спокойно отвечал на все вопросы, которые возникали у Сталина. Он вспомнил о Сталинградской битве и вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Чуйков, как Вы думаете, можно ли было нам в декабре сорок второго года пропустить в Сталинград группу Манштейна и там ее захлопнуть вместе с Паулюсом?

Мне приходилось думать о такой возможности в дни Сталинградского сражения. Мы не могли не принимать в расчет возможности прорыва войск Манштейна к Паулюсу, то есть возможности деблокировки окруженных частей. Скажем прямо, полной уверенности у нас, сталинградцев, что танковый клин Гота не «протаранит» фронт внешнего обвода нашего окружения, не было. Могли позже пробиться к Сталинграду и другие силы группы армий «Дон». Не исключено, что, деблокировав армию Паулюса, противник не дал бы нам возможности завершить его окружение. Одно мы тогда знали четко, что собственно окружение, полное окружение не так часто бывает — и не так часто повторяется — в военной истории. Мы отчетливо тогда понимали, что выпустить из Сталинграда армию Паулюса — мы не могли.

Могло ли случиться так, что, прорвавшись в Сталинград, Манштейн мог влить окруженным силы и надежду на спасение, на выход вместе с деблокирующей группировкой из окружения? Это сковало бы еще надолго наши силы вокруг Сталинграда. Уничтожение такой крупной группировки отчаявшихся людей дело нелегкое и затяжное.

В духе этих размышлений я и ответил Сталину. Их можно было бы свести к следующему.

В контрнаступлении под Сталинградом мы имели цели:

1. Окружением и уничтожением группы Паулюса прорвать оборону противника на широком фронте и на большую глубину.

Это освобождало большую территорию и снимало угрозу с Кавказа, что должно было послужить началом массового изгнания захватчиков с нашей территории.

2. Скорее добиться ощутимой победы.

3. Скорее нанести моральное и физическое поражение гитлеровской коалиции, его сателлитам.

4. Утихомирить воинственный пыл Японии и Турции.

И. В. Сталин вздохнул и задумался. Тихо проговорил:

— Это было очень рискованно. Я очень опасался, что во время огромной операции по окружению противника произойдет путаница во взаимодействии фронтов. Рисковать нельзя было. Народ очень ждал победы!

Он встал. Прошелся по веранде, остановился. Раскуривая трубку, вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Чуйков, что такое окруженный противник?

Слишком уж нарочито простым показался мне вопрос. Я искал за ним какого-то скрытого смысла, но Сталин не ждал моего ответа. Он сам отвечал, развивая свою мысль: