В большой семье

Почти детское выражение внимания не сходило с лица майора. Всё, что говорила Ксения Семеновна, он уже знал. Но деловой тон инспектора вселял в него надежду.

— В апреле сорок второго года Четырнадцатый детский дом был эвакуирован… — задумчиво повторила Ксения Семеновна и, помолчав, продолжала: — Когда эшелон стоял в Вологде, немцы стали бомбить станцию. Детей выводили и выносили из вагонов в укрытие, в лес.

— Жертвы среди детей были? — тихо спросил майор.

— Только две девочки. Одна из них, тяжело раненная, была сразу же направлена в госпиталь, другую убило осколком. — Ксения Семеновна вздохнула и снова помолчала. — После налета была, разумеется, произведена тщательная проверка: все ли дети вернулись в поезд. И тут обнаружили, что нет трех мальчиков. Потом один пришел перед отправкой поезда. Другой позднее попал в приемник на станции. Наверно, бродил по путям и его подобрали. Этот мальчуган был отправлен дальше с другим эшелоном…

— Как об этом узнали? — перебил майор.

— Детский дом запрашивал о мальчиках, которые отстали в Вологде. — Ксения Семеновна строго взглянула на собеседника. — Ведь воспитатели за ребенка отвечают.

— Я понимаю, понимаю, — смущенно пробормотал майор.

— А третий мальчик, — сказала Ксения Семеновна, — не был найден. Я запрашивала детский приемник Вологды, бюро госпитализации. Недавно я вторично запрашивала ЦСБП.

— Это что за ЦСБП?

— Центральное статистическое бюро о перемещенных лицах отдела Красного креста и красного полумесяца.

Глаза майора рассеянно смотрели куда-то в сторону.

— Когда я видел его в последний раз, — сказал он негромко, — это был совсем маленький мальчик. Ему было десять лет, но на вид ему давали восемь-девять. Такой светлый, светлый хохолок стоял у него на затылке… А нельзя запросить все детские дома Советского Союза? — быстро спросил Сахаров.

— В детском доме его нет, — решительно заявила Ксения Семеновна.

— Как… нет? — растерянно спросил майор. — Почему вы в этом так уверены?

— Мальчик тридцатого года рождения. Ему пятнадцать лет. А в детских домах воспитывают до четырнадцати.

— Да, да, правда… Но где же, как же искать? — с горечью спросил Сахаров.

— Советский Союз велик, поищем и… найдем!.. — ответила женщина.

«Он даже не допускает мысли, что сын его погиб», — с теплым сочувствием подумала Ксения Семеновна, и ей стало жаль сидящего перед ней человека. «Вот бедняга. Жена погибла в блокаду, а сын… может быть, и его давно нет на свете».

Как бы отвечая на ее мысли, Сахаров сказал с большой твердостью:

— Если только мой сын жив, я его найду! Всю жизнь буду искать, а найду!

— Желаю вам удачи, майор Сахаров, — от души сказала Ксения Семеновна. — И я буду продолжать розыски и, если только нападу на след, тотчас же вас извещу. — Она крепко пожала руку майора.

По следам сына

Сахаров стоял в своей комнате. Каждый предмет напоминал ему о тех, кого он так любил. Ему даже казалось, что вот сейчас они должны войти в комнату.

На полке лежали школьные тетради сына, его книги. Некоторые из них он читал Алику вслух. А тот слушал, и глаза у него были большие, задумчивые.

В шкафу висят платья жены Вали. Вот это синее было на ней, когда она провожала его на фронт. Стояла на перроне белокурая, тоненькая, и улыбалась ему сквозь слезы… А теперь платье висит в шкафу. И никому оно не нужно…

При виде знакомых вещей больно сжималось сердце. Они точно рассказывали и заставляли вспоминать…

Вот коричневое пятно на клеенке обеденного стола. Это они с Аликом пытались выжигать на дереве, но забыли снять клеенку и прижгли ее. Мамочка оттрепала за уши обоих — и отца и сына. Алик тогда последний год ходил в детский сад. Топотали по комнате его быстрые ножки. Шумным и капризным Алик никогда не был. Иногда Сахарова даже огорчало, что сын у него такой тихий. Мальчики должны быть буйными. А он был ласковый, как девочка. Прижмется к отцовскому плечу и стоит… Но с какой неожиданной твердостью он сказал при прощании с отцом: «Теперь я буду о маме заботиться. Ты не беспокойся». Отец тогда обнял сына за тонкие плечи, привлек к себе и сказал нежно и шутливо: «Береги маму, сынок!» Таким он вспоминал сына всю войну.

Когда Сахаров уезжал в отпуск из Румынии, образ белокурого мальчика с серьезными глазами встал перед ним с такой ясностью, что заслонил собой всё окружающее.

Тогда Сахаров встряхнул головой и снова увидел привокзальные домики, крытые белой черепицей, пыльные акации, синее небо. Молодой румын в бархатном жилете и в рубашке с расшитыми рукавами медленно проходил по перрону, разглядывая русских офицеров.

Иван Антонович услышал голос своего ординарца-ефрейтора Николая Панкова. Тот стоял в нескольких шагах от Сахарова и о чем-то с увлечением рассказывал капитану Фоменко, тоже уезжавшему в отпуск, только не в Ленинград, а в Калугу.

— Танки совсем уж близко, проклятые. А наш старший лейтенант всё не дает команды «огонь!» Смотрит и молчит. Мы так и замерли у орудий, а у него хоть бы что в лице дрогнуло. Бесстрашный человек! — убежденно добавил Панков.