В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война

По договоренности с Пушкаревым, мне в год полагалось две поездки во Франкфурт. После одной из них я решил переехать в Москву. Тем более, что квартира во Франкфурте обходилась моей матери очень дорого. Освобождать квартиру нужно было срочно. Когда я сказал Амосову, что должен срочно лететь во Франкфурт, он ответил, что у издательства денег на оплату моей поездки нет. Меня это поставило в очень неудобное положение. Все вещи из моей квартиры нужно было вывезти. Пришлось по телефону договариваться с друзьями, чтобы они перевезли вещи в подвал издательства «Посев» во Франкфурте. Они это сделали, но в это время во франкфуртском «Посеве» постоянно бывали посторонние люди. Как результат, я недосчитался очень многих вещей. Пропала моя ювелирная мастерская, коллекция бумажных денег времен Гражданской войны, коллекция монет и многое другое. Трудно обокрасть того, у кого почти ничего пет, но здесь и это удалось. Ювелирную мастерскую я собирал 17 лет по разным странам.

Полудиссидент регулярно приезжал из Питера, делать очередной помер. Поначалу мы писали комментарии вместе, но вскоре конфликты стали просто нестерпимыми. Полудиссидент пытался навязывать свои либеральные, прозападные, а то и просто русофобские мысли. Подписывать такое было для меня просто позорно. Я решил, что комментариев с ним на пару я писать больше не буду. Его пристрастие к спиртному росло в геометрической прогрессии.

Когда он приезжал во Франкфурт, он тоже не просыхал. Иногда, когда мы сидели в нашем любимом греческом кабаке, он мог уснуть прямо посередине разговора. Прямо за столом. И разбудить его было невозможно. Кабак закрывается, пора уходить, но его было не поднять из-за стола. Он во сне отбивался руками и ногами, и продолжал спать. По комплекции он напоминал платяной шкаф, так что справиться с ним было непросто.

В России, когда Пушкарев назначил его главным редактором, его выходки участились.

Ладно, если бы они ограничивались территорией редакции. Но он выплескивал свой полупьяный бред на страницы нашего журнала.

В 1999 году прошло вторжение чеченских сепаратистов в Дагестан. Атаку отбили российские войска. За этим последовали взрывы жилых домов в Москве. Это была месть террористов за неудачу.

Но Полудиссидент и его единомышленники считали иначе. В «Посеве» появились комментарии, где утверждалось, что взрывы провели российские спецслужбы, чтобы получить обоснование для нового вторжения в Чечню. Фактов для подтверждения этой теории было мало. Но авторы подобных статей опирались на прессу, принадлежащую известному олигарху Березовскому. Он и был автором этой теории заговора.

Я был возмущен, как и многие другие. Но подобные возмущения Полудиссидент на страницы журнала не допускал. Его основным аргументом было: «Меня поддерживает Борис Сергеевич!»

* * *

Неужели все люди, пришедшие в НТС, были такими?! Нет.

Были очень приличные и толковые люди. Многие из них остались моими друзьями. Но большинство из приличных людей, наткнувшись на Полудиссидента или самого Пушкарева, уходили куда подальше.

Пока я жил в редакции «Посева», в НТС пришло немало молодежи. Как сказал один из моих друзей:

— Как и князь Владимир, ты войдешь в историю своими пирами. Они грандиозны…

За долгие годы проживания без хозяйки я научился готовить. Помог и Закрытый сектор: из его служащих готовить умели многие. И делились рецептами и навыками.

Однажды, я приготовил в Москве гуся в коньяке. Птица медленно тушится в духовке, жир периодически сливается, а коньяк подливается. Мясо получается нежирным и ароматным. Оценили все приглашенные.

Среди многих замечательных ребят появился и Плешивый. Он был младше меня, но быстро полысел. Он был историком, издал в «Посеве» исторический альманах. Я его сам вдохновил вступить в НТС. О чем потом пожалел.

Его любовь к интригам сразу же показалась мне странной. Потом я познакомился с его студентами. Один из них рассказал, как Плешивый предлагал ему доносить на коллег по институту. Но позже его натура проявилась иначе.

Он сделал карьеру в НТС довольно быстро, и скоро уже был членом Совета организации. Он был покладист и угодлив, а именно это ценил в людях Пушкарев.

Другим «ценным кадром» был Комсомолец. Он приезжал еще во Франкфурт. С гордостью называл себя католиком. Рассказывал, как он сделал карьеру по комсомольской линии. Был кандидатом в ЦК ВЛКСМ. Прямо оттуда ушел в НТС: времена изменились. Он принял православие и стал истово верующим. Как-то мы с друзьями пили пиво во Франкфурте. Комсомолец серьезно сказал, что в этот час он должен молиться, вышел в соседнюю комнату и стал молиться перед иконами. Все опешили: все были верующие, но молиться во время пьянки! Все это казалось бы мелочью, если бы не показывало уровня данных людей.

В Москве обстановка накалялась.