В Бретани

Вы поднимаетесь все выше и выше и вдруг видите перед собой два моря – налево океан, направо Ла-Манш.

Здесь идет беспрестанная борьба, сталкиваются два течения и волны, всегда грозные, опрокидывают корабли, глотают их, как мелкие конфеты.

О волны, сколько тайн зловещих вам известно!
Вы ниц повергнутых страшите матерей…

На далеко выступающем мысу нет ни единого дерева, ничего, кроме кустиков травы. На самом конце его – два маяка, и вдали на скалах повсюду торчат другие маяки. Один из них никак не удается достроить вот уже десять лет. Ярость моря разрушает упорную работу людей, по мере того, как она подвигается.

Там, напротив, остров Сен, священный остров, глядит на горизонт, туда, где за Брестским рейдом вырастает из воды его опасный товарищ – остров Уэссан.

Уэссан увидать —
Свою кровь проливать, —

говорят матросы. Остров Уэссан самый неприступный из всех бретонских островов, и моряки приближаются к нему с содроганием.

Высокий мыс сразу обрывается, его берег отвесно спускается в море, где бьются друг с другом волны. Но его все же огибает узенькая тропа; то она ползет по наклонным гранитным глыбам, то извивается по их гребню шириной в ладонь.

Вдруг под вами раскрывается ужасная пропасть, по стенам которой, черным, точно вымазанным чернилами, гулко передается ожесточенный шум битвы морей, происходящей внизу, в глубине этой бездны, прозванной Адом.

Хотя я стоял в ста метрах над морем, до меня долетали плевки пены, и, наклонясь над пропастью, я любовался этим бушеванием волн, как бы вздымаемых непонятной яростью.

Это был действительно ад, не описанный ни одним поэтом. И ужас охватывал меня при мысли о людях, которые низвергались туда, которых кидало волнами, кружило водоворотом, втягивало в эту бурю между четырьмя каменными стенами, швыряло на выступ утеса, опять подхватывало прибоем и снова выбрасывало кипучими чудовищными валами.

И я продолжал путь, преследуемый этими образами, измученный сильным ветром, хлеставшим одинокий мыс.

Минут через двадцать я был в маленькой деревушке. Старый священник, читавший требник под сенью каменной стены, поклонился мне. Я спросил его, где можно переночевать; он предложил мне ночлег у себя.

Час спустя, когда мы сидели вдвоем у порога его дома и говорили об этой унылой стране, наводящей тоску, мимо нас прошел мальчик-бретонец, босой, с развевающимися по ветру длинными белокурыми волосами.

Священник окликнул его на местном наречии, и малыш подошел к нам; вдруг оробев, он потупил глаза и неловко опустил руки.

– Он прочтет нам наизусть духовную песню, – сказал мне священник. – Парнишка одарен большой памятью; надеюсь, из него будет толк.

И ребенок начал лепетать непонятные слова тем жалобным голосом, каким маленькие девочки читают заученные басни. Он говорил, не останавливаясь на точках и запятых, слитно произносил слога, точно весь отрывок состоял из одного бесконечного слова, останавливался на секунду, чтобы перевести дух, и снова принимался быстро и невнятно бормотать.

Вдруг он умолк. Он кончил. Священник ласково потрепал его по щеке.

– Хорошо, ступай.

И мальчуган убежал.

– Он прочел вам старинную духовную песню, сложенную в этой стране, – сказал мой хозяин.

– Старинную песню? – спросил я. – Известна ли она?

– О, нет! Если хотите, я вам ее переведу.

И старик громким голосом, оживляясь, как будто он произносил проповедь, угрожающе подняв руку и отчеканивая слова, прочел эту наивную и прекрасную духовную песню, слова которой я записал под его диктовку: