В Брянских лесах

— Дисциплинку, товарищи, держите, дисциплинку, давайте организованно, мы их так повредить можем.

И вот выстроилась очередь, и мы с Протасовым стали партизанам руки пожимать, знаете, как Михаил Иваныч Калинин, когда награды выдает. Но время на исходе. Майская ночь короче воробьиного носа, сами знаете. Нужно спешить на базу. Хотел уже в кабину садиться. Смотрю, подходит ко мне старик, дернул за рукав и манит в сторону. Отошли, и он так, знаете, по-деловому спросил;

— Товарища Сталина часто видаешь?

— Видаю, — говорю, — случается.

— Привет ему наш, партизанский, можешь передать?

— Могу, — говорю.

— Ну, вот, передай, значит, от всей нашей кампании, всего общества, значит. Скажи, что мы здесь и воюем и будем воевать всей силой, как следует, и что положена то и сделаем.

И так меня тронули эти слова… Ведь не плакал я никогда, сами знаете, на мокром месте простудиться, можно, а тут прослезился и ведь, что интересно, не от горя, а от радости. Вот, думаю, какая сила в нашем народе есть, сколько стерпел он за эту войну, а стоит крепко, бьется. Взять вот этого старика-партизана. Он и без хлеба, бывает, сидит, и голодно ему, и воевать-то ему на старости лет нелегко, а дело своей души знает. Вернулись мы на базу, майор Пятов говорит:

— Спасибо вам, капитан Ярошевич. Отлично выполнили задание.

А у меня вырвалось:

— Вам спасибо, товарищ майор, что дали возможность партизанам помочь и увидеть такое…

Ярошевич распахнул кожаное пальто и полез в карман за коробком спичек. В лунном свете на груди летчика блеснули четыре боевых ордена. Подошел механик. Самолет готов.

— Ну, пожалуйте в мою пролетку, — сказал Ярошевич, — полетим помаленьку по знакомой тропочке.

Мы сели в кабину. Рядом с нами новый штурман Ярошевича — Лева Эйроджан. Взревел мотор. Границы летного поля, обозначенные редким кустарником и едва заметные белым днем, сейчас, ночью, даже при щедрой луне, заливающей голубоватым сиянием снега, не видны вовсе. Мы даем из кабины, одну за другой, три ракеты. В воздух, извиваясь, летят огненные змеи и свертываются в ослепительные клубки. Поле мгновенно озаряется дрожащим фантастическим светом. Делаем круг над аэродромом, и машина ложится на курс. Идем на небольшой высоте. Под крылом самолета расстилается белая, словно заколдованная, земля — пустынные места. На гребнях холмов посверкивает ледок. Мартовские снега лежат, еще не тронутые робкой весной, и сверху земля похожа на вспененное и внезапно окаменевшее море, застывшее в причудливых очертаниях вздыбленных волн.

Самолет набирает высоту. 1000… 1500… 2000… 2500 метров… Приближаемся к линии фронта. Панорама земли как бы раз двигается. Она становится похожей на гигантскую географическую карту. Внизу чернеют скрещивающиеся нити укатанных шоссейных дорог. Железнодорожные магистрали обозначены более светлыми линиями — между рельсами лежит свежий снег Темными пятнами вкраплены в белую снежную пелену рощи и перелески. Эту карту штурман Эйроджан читает наизусть и, стараясь пересилить шум мотора, выкрикивает нам названия рек, населенных пунктов и дорог, над которыми проносится машина.

Линия фронта. Вдруг, словно на опрокинутом вниз экране, перед глазами возникает картина артиллерийской дуэли. Где-то далеко под нами сверкает пламя орудийных выстрелов. В небе ясно виден красно-оранжевый след залпов наших тяжелых минометов. Кажется, будто сквозь гул мотора можно различить дикий скрежет раскаленного металла, рвущего в клочья воздух и поднимающего на дыбы землю. Еще ниже, видимо, над самой линией укреплений, вспыхивают бесчисленные огоньки. Их так много, что временами они сливаются в сплошную огненную ленту. Это идет ружейнопулеметная и минометная перестрелка. На этом участке фронта Красная Армия наступает. Там, на земле, артиллерия рушит вражеские блиндажи и дзоты, обливаясь потом, ползут саперы по горячему снегу и рвут колючую проволоку заграждений, встают пехотинцы для броска в атаку, а здесь, под загадочным светом луны, легкий аэроплан скользит в вышине, упрямо пробивая себе путь к воинам лесов — родным братьям тех, кто свершает великое дело боя.

Линия фронта остается позади. Мы идем над территорией, занятой немцами. В кабину самолета доносится едва ощутимый сладковатый запах гари. Мы снова смотрим вниз. Черные столбы дыма поднимаются в небо. У их основания бушует пламя — вдоль линии фронта горят деревни, подоженные немцами. Это об’ясняет нам штурман Эйроджан. Он безошибочно узнает происхождение всех огней, возникающих под самолетом на измученной и печальной нашей земле, полоненной врагом.

— Вон там, справа впереди, будет немецкий аэродром, — кричит нам штурман.

Проходит минута, другая, и внизу вспыхивают две красные ракеты.

— Это немец дает нам посадку. Услышали мотор и думают, что у вас на фюзеляже свастика.