В былые дни Коммориома

В таком слегка растрёпанном виде они явились во дворец Короля Луны, встретив в этом месте исключительное гостеприимство. Они пробыли там дни, месяцы или даже целые столетия — стоило им откинуться на подушках из какого-то мягкого, податливого камня, а увешанному драгоценностями и обряженному в фантастические одеяния лунному народу обступить своих гостей (или воспарить над ними, поскольку часть лунных жителей была крылата), чувство времени немедленно оставило их. Палифар Вуз пил амброзию яснейшего лунного света и, как подобает истинному философу, выступал перед восторженной публикой лунного двора. Возможно, сейчас, когда он рассказывал о трудах и свершениях человечества, описывал великие царства и города, долгие странствия по дальним морям, добытые сокровища и накопленные земными философами знания, он впервые в жизни был достоин своего призвания. Король Луны и его придворные внимали ему, изредка вежливо кивая. Но стоило Палифару заговорить о мудрости человечества и, в попытке продемонстрировать красоту людского искусства, продекламировать строки величайшего из земных поэтов, как аудитория разразилась воем и хрюканьем, лающим смехом, столь же оглушительным, как гром, и столь же какофоническим, как стая бабуинов. В него полетели объедки и огрызки, а Лунный Король немедленно призвал своих стражников с пылающими кнутами, чтобы выдворить мошенников из дворца.

Потеряв вторую туфлю и изорвав одежды в ходе яростной схватки, кривясь от боли и держась за плечо своего мраморноликого спутника, Палифар Вуз хромал на вершину лунного пика, устремив свой взгляд вовне, во тьму космоса, к далёким звёздам.

— Возможно, стоит двинуться дальше, — сказал фантом, повернувшись к нему.

— Да, ты прав, — отозвался Палифар Вуз. Он вновь взял своего спутника за руку; в другой его руке всё ещё был зажат покрытый странными узорами фиал из слоновой кости, который он пока что не спешил открывать.

Они наклонились вперёд, начали падать вверх, в небо, и его чувство направления вновь было напрочь потеряно. Непроглядная тьма и жуткий холод космоса сомкнулись вокруг них, а их падение длилось, возможно, тысячелетия, в то время как он, погрузившись в странные грёзы, прожил, должно быть, сотни тысяч невозможных жизней в чужих мирах. Каждый раз, когда он резко просыпался среди ночи, отрывая голову от подушки — если только такие вещи, как подушки, существовали в очередном мире, и если у очередного его воплощения были хоть сколь немного человекоподобные очертания или хотя бы голова — он судорожно размышлял о том, действительно ли он был тем, кем казался себе ещё не так давно, или же являлся инородной сущностью, вторгшейся в чужой разум; а может — что хуже всего — был лишь мелькнувшим в чьём-то сне сумасшедшим пятнышком, принявшим форму псевдофилософа, кувыркающегося в межзвёздных безднах. Большинство существ, ставших его воплощением, немедленно отметали эти мысли как слишком абсурдные. Некоторые поспешили за советом к докторам и шаманам. Одно из существ, обитавших в мире, освещаемом тремя сапфироцветными солнцами, основало религию, зиждущуюся на видении Кувыркающегося Философа; впрочем, она так и не снискала успеха, хотя и послужила причиной разразившейся вскоре революции, принёсшей катастрофические разрушения. Иные сошли с ума. Иные наложили на себя руки.

Некоторое время Палифар Вуз и его спутник жили среди разумных, но крайне злобных грибов на чёрной планете Юггот. Они взмывали ввысь двумя световыми потоками, стремясь избежать гибели в плотоядных пламенных джунглях, покрывавших всю поверхность умирающей кроваво-красной звезды где-то на краю вселенной. Они вели долгую беседу с огромными существами, плывущими, подобно китам, во тьме за пределами последних солнц, подлинной внешней бездне, в которой их тела неизмеримой массы, раскинувшиеся на тысячи световых лет, были равноценны крохотной частице пылевого облака.

И, всё же, происходившее с ним могло оказаться лишь сном. Он пытался убедить себя в этом, когда достиг обители богов. Не только известные ему человекоподобные боги Земли пребывали там, но и бесчисленные божества иных миров, чудовищные создания, многообразие форм которых не могли постичь его ограниченные земные чувства. И хотя некоторые из них являлись наделёнными разумом газами, а иные существовали в большем количестве измерений, чем привычные три, он бродил меж ними как равный, ибо сам стал в какой-то степени богом для жителей расколотого войной мира, освещаемого светом трёх сапфироцветных солнц. Беседуя с каждым из богов, вплоть до самых непостижимых, он вскоре пришёл к прискорбному выводу: все их пришествия и исходы, все их распри и прелюбодеяния ничем не отличаются в своём величии от таковых у диких тварей из джунглей за стенами Коммориома.

В жалком рубище, прикрывающем обожжённую пламенем десяти миллионов солнц кожу, он всё же совершил медленное и мучительное восхождение на высочайшую многорогую вершину мира богов, Ось Миров в самом центре всего Сущего.