В час дня, Ваше превосходительство

Жиленков в сопровождении своего приятеля оберфюрера СС Далькена ездил в пригород Берлина к Бандере. Кроме конфуза, ничего не получилось. Бандера наорал: «Москали! Пошли к…» Послал очень далеко, но Далькен пригрозил пожаловаться Бергеру, и Бандера стал учтивее, прекратил материться, но согласия вступить в объединенный комитет не дал: «Обманете, знаю я вас…»

Министерство восточных провинций, у которого дел стало совсем мало, пригрело «грузинский комитет» во главе с Кедия. Власов беседовал с Кедия, не сошлись на пунктах будущих взаимоотношений между Грузией и Россией.

Отказался сотрудничать и «президент» Туркестана Каюм-хан. Разговаривал высокомерно, заносчиво. «Мы будем самостоятельным государством. С Россией ничего общего иметь не желаю!»

Майкопский взамен Каюм-хана подсунул хана Помудского. Хан согласился через пять минут, правда выторговав себе сразу «персональную зарплату». О Каюм-хане он заявил: «Напрасно вы к этому дерьму ездили. Авантюрист, убийца, продаст за дыню…»

Мне давно нужно было побывать на курсах пропагандистов «РОА». Они находились в Добендорфе, в сорока километрах южнее Берлина. Немцы помогли Власову создать курсы пропагандистов еще в начале 1943 года. Это произошло по указанию Гиммлера. Рейхсфюрер СС пошел на это из деловых соображений. Большинство курсантов по окончании курсов направлялись в остлегионы, в лагери военнопленных, в бараки острабочих. Пусть не все выпускники выполняли свои обязанности в соответствии с присягой — некоторых из них, замеченных в «нелояльном отношении» к Великой Германии, отправляли в Аушвиц, Майданек или просто расстреливали, — но какая-то часть выпускников вела пропаганду. Для Гиммлера особенно важно было, чтобы перед советскими людьми с гитлеровской пропагандой выступали их соотечественники.

Подбирая курсантов, мне удалось определить туда и своих парней — я не имел права оставлять без внимания «пропагандистские кадры».

И теперь мне необходимо было посетить курсы самому.

Мне повезло: Власов, Жиленков и еще несколько «чинов» штаба решили «нанести визит» по случаю очередного выпуска. Я поехал с ними.

Вышла неувязка — довольно частое явление в штабе «РОА». Начальство прибыло в Добендорф, а курсанты еще не вернулись с экскурсии.

В каком-то зажиточном имении по недосмотру бургомистра и экскурсовода курсанты столкнулись с русскими девушками. Девчата, узнав, кто к ним пожаловал, одного гостя «нечаянно» спихнули в отстойник с навозной жижей, а когда курсанты попытались заговорить с землячками, те оказались «глухонемыми».

В ожидании курсантов рассерженное начальство отправилось завтракать к немецкому коменданту курсов, а я, сказав, что не голоден, пошел побродить по территории.

Раньше здесь, в семи бараках, обнесенных колючей проволокой, жили английские военнопленные. Бараки так и остались, только подальше отнесли отхожие места да прибавили еще один ряд проволоки, усилили наружное освещение.

Новее других зданий выглядела комендатура — домик немецкого коменданта.

За последним бараком я увидел низко над землей продолговатую крышу и, решив, что это, вероятно, овощехранилище или теплица, близко не подошел, но вдруг услышал, как меня позвали:

— Господин офицер!

Через зарешеченное окно «овощехранилища» на меня смотрел бледный, обросший бородой человек.

— Господин офицер, закурить не найдется?

Я подал сигарету, потом добавил еще одну.

— Спасибо. И огоньку…

Приняв коробку спичек, арестованный закурил и торопливо спросил:

— Может, оставите штучек пять?

— Оставьте весь коробок.

— Большое спасибо. Вовек не забуду.

— Кто вы? Как ваша фамилия?

— Ларионов Александр. Спасибо, товарищ… Я не имел права забывать, кто я такой, я не имел права на бесполезный риск.

Мне было жаль этого парня — у него были хорошие, смелые глаза, но я счел необходимым «возмутиться»:

— Какой я тебе «товарищ»? — И добавил то, что обычно говорили в подобных случаях власовцы: — Товарищи на фонарях висят!

Глаза у парня стали злые, он обложил меня. Как мне хотелось пожать его руку!

Ко мне подошел толстый, обрюзгший обершарфюрер в смятом, грязном мундире. Багровый нос, весь в синих прожилках — старик, видимо, немало времени провел в пивных. Сбоку у него висел парабеллум. К моему удивлению, он сказал по-русски, без акцента:

— У нас, ваше благородие, с арестованными разговаривать строго запрещено!

Я отошел. А парень все выкрикивал что-то. Слов я уже не разбирал.

Во двор въезжали грузовики с курсантами.

Вскоре началась церемония принятия присяги. Ее читал Жиленков. Курсанты хором повторяли:

— Клянусь верой и правдой служить Великой Германии, ее верховному вождю, главнокомандующему всех освободительных армий Адольфу Гитлеру…

По очереди подходили, расписывались и получали удостоверение об окончании курсов. Некоторым выдавали справки, что они по совместительству являются корреспондентами «Добровольца».

В заключение перед строем появился Власов. Он протер свои огромные, с толстыми дужками очки, сложил на животе руки и начал речь: