В час дня, Ваше превосходительство

— Эта гадина — воровка! Она, сволочь, обманула фрау повариху, хорошую фрау, которая готовит нам вкусный обед. Она свинья и будет жрать как свинья… — И сунула Кире почерневшую, мягкую картофелину: — Жри!

Кира старалась не смотреть на Лиду Волкову, студентку из Минска, — она для нее украла картошку. Лида собиралась испечь ее в котельной, она работала истопником. Кира боялась, что Лида не выдержит, не дай бог, сознается, и тогда станут мучить и ее.

Женщины смотрели на Киру — одни с жалостью, другие с любопытством. И вдруг Кира поняла, что съесть гнилую картошку нетрудно, надо лишь сделать небольшое усилие, откусывать куски побольше и думать о чем-нибудь другом, хотя бы о том, сколько свечей в лампочке, висящей под самым потолком, — двадцать пять или пятнадцать?

Она съела картошку, не заметив ни противного вкуса, ни гнилостного запаха. Она хотела даже улыбнуться и насмешливо сказать Утробе «спасибо», «мерси» и еще что-нибудь, но одумалась: «Не надо, не к чему. Кого я этим удивлю? Эту тупую скотину ничем не удивить».

И просто сказала:

— Все!

Утроба скомандовала:

— Разойдись!

Затем она подошла к Кире. Кира подумала: «Сейчас она меня ударит…» Но староста сказала неопределенно:

— Вот видишь…

И ушла из барака. Кира легла на свое место, рядом с молчаливо плакавшей Лидой Волковой.

— Не надо, Лидочка!

Поздно ночью, когда все спали, к Кире подошла Галя:

— А ты молодец…

Утром Утроба привела Киру в большой цех к высокому, худому старому немцу. Он выдал Кире щетку, металлический совок и показал, где ей подметать и куда убирать стружку, а куда мусор. Потом он привел ее в мужскую уборную, показал швабру, тряпки. Пожилая немка свела в женскую уборную.

И Кира стала уборщицей. Эта работа была грязнее прежней, но менее тяжелой. На кухне приходилось часами сидеть полусогнутой и чистить картофель. Очень надоела постоянными окриками повариха-немка. А тут все время в движении, а если очень уставала, можно было, и посидеть.

Новая работа имела еще одно немаловажное преимущество — удавалось кое-что узнать о положении на фронтах. В курилке перед мужской уборной рабочие-немцы обменивались новостями; Кира услышала, как один из них, кивнув на нее, предупредил другого, чтобы тот не болтал лишнего, а тот ответил: «Она не понимает» — и спросил по-немецки, знает ли она немецкий язык. Кира в ответ пожала плечами и улыбнулась.

Через неделю рабочие привыкли к Кире и разговаривали при ней, не опасаясь. Они просто не замечали ее — делали все, что полагалось делать в уборной, нисколько не стесняясь. Кира низко сдвигала косынку, на самые глаза.

Однажды веселый немец, которого товарищи ласково называли Гансен, застав Киру в курилке одну, обнял ее сзади за плечи:

— А ты еще ничего, старушка!

Кира не сдержалась, ударила его мокрой тряпкой. Он не рассердился, а виновато улыбнулся.

Как-то, войдя в курилку прибрать окурки, Кира удивилась: рабочие разговаривали тихо, короткими фразами, настроение у них было подавленное, прямо-таки похоронное. Кира услышала, как Гансен произнес, ни к кому не обращаясь:

— Чертова мельница, этот Сталинград! Армии Паулюса как не бывало…

Так Кира узнала о победе под Сталинградом.

Она с трудом дождалась вечера — не терпелось сообщить подружкам.

У Гали хитро заблестели глаза:

— Спасибо, Варя, я тоже слышала.

Галя замолчала — к ним подходила Утроба со своей Надькой.

— Что, сволочи, зубы скалите? — осведомилась Утроба.

— Они вообразили невесть что! — подхватила Надька.

От нее шел сильный запах спиртного.

— Рано радуетесь, стервы, — угрожающе произнесла Утроба. — Сдохнете покуда…

Как ни печально было сознавать, но Утроба была права: от Сталинграда до Берлина было очень далеко, а что делается на других фронтах, никто не знал…

Ира Уварова рассказала, что ее вызывал Завалишин.

— Он сказал: «Всех бери на крючок, кто кричит и кто молчит. Молчуны опаснее…» Я ему про Утробу такого намолола! «Самая опасная у нас, Сергей Владимирович, староста. Скрывает, что депутатом райсовета выбиралась». Он говорит: «Проверим».

Дней через пять женщины видели, как Утроба собралась в город, накрасила губы, пришила новый знак «ОСТ».

Она ушла и не вернулась. Надька из закутка перебралась в барак, ее пожалели: хоть и на самом нижнем ярусе, почти у самого пола, но место отвели.

В закутке появилась новая хозяйка — Парамонова Анна Васильевна, заместитель председателя группы «Не сдадимся!». Очень ее нахваливала Завалишину, Ира Уварова.

Жить стало полегче.

Ганс, улучив момент, сказал:

— Я догадался, фрау, вы понимаете по-немецки. Не опасайтесь меня, я не враг.

Вошли курильщики, он строго прикрикнул на Киру, чтобы она действовала поскорее, и незаметно подмигнул.

Кира вечером посоветовалась с Галей:

— Как быть?

— Говори по-немецки плохо, как все мы…

На другой день Кира проходила мимо станка Ганса. Он сунул ей в карман сверток — в нем оказались кусок хлеба с ломтиком бекона и записка по-немецки: «Приходи после перерыва. Это уничтожить!»