В час по Гринвичу

- Быстро, быстро приспособились вы к капиталистическому климату...

Илья не уловил шутки в словах консула и поспешил оправдаться. - А что, делать? Жить-то надо.

- Надо, конечно, надо, Бромберг. Жить и бороться за свою идею. Не для баловства же вы на балалайках трынькаете, надо полагать, а для того, чтобы продолжить свое смелое путешествие. Ну, а отступить временно, чтобы затем рвануться вперед, иной раз даже полезно бывает. Так нас учит партия. Отступить и собраться с силами для решительного наступления.

Консул вышел из-за стола и быстро прошелся по кабинету. Только сейчас инфизкультовцы заметили, что Иван Степанович чуть прихрамывает. Они слышали, что придавило когда-то ему ступню породой на рудниках, на каторге. Правда, было и другое предположение, - дескать, ранили человека на гражданской. А может быть, хромал Степаныч от рождения... Никто толком в общем-то не знал, а консул о себе рассказывать не любил. Остановился дипломат у огромной карты.

- Вот о чем я думаю, братцы-велосипедисты: негоже вам долго засиживаться в Шанхае и ждать, когда их американское величество, госдепартамент, соизволит дать визы. Может быть, нам изменить маршрут?

Указка, которую взял консул, скользнула по бумаге и уткнулась в повисшие сарделькой острова. "Япония" - было написано на них.

- Япония?! - удивились ребята.

- А что, не нравится? Это же лишние шестьсот километров по великолепным дорогам! Любой гонщик позавидует, не то что путешественники. Я не говорю уже об экзотике... Фудзияма, цветущая сакура и все прочее.

- Визы будут? - тихо спросил Королев.

- Постараемся, - в тон ему ответил Иван Степанович. А затем уже совсем серьезно: - Должны постараться. Пробег через Японию - это очень важно. Японцы хотят знать правду о Стране Советов. И крупицу ее принесете вы... Ну да ладно, подробнее обо всем этом поговорим позже, - неожиданно оборвал разговор консул. - Я вас о другом хочу спросить. Нравится в кабаках играть?

- Где там нравится... - махнул рукой Саша.

- Противно и для здоровья вредно, в дымном чаду ночи коротаем, добавил Илья.

- Одно удобство, - снова заговорил Королев, - днем время для тренировок есть. Мы уже все окрестности исколесили. Иначе нельзя: форму потеряем. Но в общем-то кончаем с кабаком. Залесский сказал, отказывается от наших услуг китаец, - дескать, какие-то русские приходили, угрожали: зачем красным зарабатывать даешь?

Консул, казалось, не слышал последних слов, он спешил что-то вспомнить, слегка массируя ладонью лоб.

- Залесский... Залесский... Это старый эмигрант, что ли?

- Он самый.

- Честный человек, хотя и неуравновешенный... Но в целом вокруг вас творится что-то неладное... Визы не дали? Не дали. Раз. - Иван Степанович загнул палец. - Пресс-конференцию сорвали? Сорвали. Два. В работе везде отказывают? Отказывают. Три. Похоже, кто-то стягивает петлю. И этот кто-то опытный, хорошо осведомленный человек. Расчет его прост. С голода в чужой стране, чуть помани, в какой хочешь загон побежишь. А там и аркан накинут. Кстати, с кем вы советовались по поводу работы, с кем адреса согласовывали?

Королев ответил не сразу.

- С кем советовались? С Залесским, с Никитиным, с Петром Лукичом...

Консул замолчал, и ребята молчали. И в этом молчании оглушительным барабанным боем казалось легкое постукивание пальцев дипломата по столу. "Барабанная дробь означает тревогу", - почему-то подумалось Королеву, и предчувствие приближающейся беды предательски подкралось к сердцу.

- А где ваш третий мушкетер? Плющ, кажется? - услышал он вопрос консула и почти машинально ответил:

- Пошел в порт насчет работы. Об этом мы никому не говорили...

* * *

Нет, Яремко приехал в этот суматошный город не для того, чтобы выполнять приказ полковника и выслушивать нудные наставления какого-то тщедушного человечка. Ему наплевать на тонкую дипломатию и какие-то далекие, смутные, призрачные планы.

У ротмистра свой взгляд на вещи, свои счеты с "красными" и свои люди в Шанхае. Это там, в Маньчжурии, его считают дураком и кровожадным тупицей, способным лишь на курьерские разъезды да "мокрые" дела. Здесь, в тихих китайских кварталах, осели его лихие казаки, которые помнят зычный голос командира, его властный взгляд и руки, крепко державшие клинок. У ротмистра своя философия: ценность представляет лишь то, что делается сегодня. Дела вчерашние - для сентиментальных любителей прошлого. Дела будущие - для прожектеров. Все ясно, все просто. Так вот, сегодняшние дела "тщедушного" не удовлетворяют Яремко. Он не охотник, чтобы обкладывать зверя, он боец. Мелкими уколами: срывом поездки в Америку, денежным затруднением, голодом, в конце концов, - не заставить этих трех любителей кататься по белу свету отречься от Советов и осесть в эмиграции. Это ясно, как божий день. Да и зачем они нужны ему, ротмистру? Сидеть вместе, пить чай и разговаривать? О чем? Что общего между ними? Яремко знает лишь, что один из трех вел его на расстрел. Не вышло. Сейчас представляется случай поменяться ролями. И разве можно упустить его?