В чём секрет, Чарли?

– Не знаю, – пожимает плечами тот, вытирая грязным рукавом пот со лба. – Я думал, вы пошли за мной. Я не смог найти тропинку, вернулся обратно, угодил ногой в кроличью нору и упал… – он замолкает на секунду, чтобы отдышаться после непривычно бурной речи. – Такое ощущение, что я тут хожу уже несколько часов.

Глупости. Мы расстались десять минут назад. Он, наверное, тоже ударился головой.

– Понятно. Ты описал круг, – говорю я. – Мы пошли в противоположную сторону. И тебя не было всего несколько минут. Скажи ему, Диззи.

Но Диззи не отвечает. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что он смотрит наверх.

– Что такое?

Диззи встречается со мной взглядом. Его глаза полны тревоги.

– Как-то слишком рано стемнело, – тихо говорит он.

Я поднимаю голову. Тёмные ветви заслоняют небо, но в пологе листьев есть неровная дыра – её оставило упавшее дерево. Клочок неба в просвете не синий, а серый.

Я смотрю на часы, забыв, что они сломались. Стрелки по-прежнему стоят на половине седьмого, но небо у нас над головами стало свинцовым.

Ничего не понимаю. Мы пробыли в лесу не дольше пары часов. Солнце сядет только в девять, а до этого ещё далеко, так ведь?

У меня болит голова под повязкой. Сколько времени длился мой обморок?

– Может, солнце зашло за очень большую тучу, – говорю я, силясь понять, отчего свет померк. – А в лесу всегда темнее, чем на открытом месте.

Диззи качает головой:

– Послушай.

Стоя неподвижно, я поворачиваю голову и пытаюсь уловить звук, который имеет в виду Диззи. Но ничего не слышно. Стоит тишина.

Я смотрю на Джонни и на его лице вижу такое же озадаченное выражение.

– Ничего не слышу, – говорю я.

– В том-то и дело, – отвечает Диззи. – Птицы молчат.

– И что? – спрашивает Джонни. – Неужели ты переживаешь из-за своих дурацких рисунков?

– Нет, – говорит Диззи, не обращая внимания на насмешку. – Птицы знают, который час. Они разлетелись по гнёздам. Это значит, что настала ночь.

Тишина, заодно с темнотой, сгущается вокруг нас, поглощая слова Диззи.

Я напрягаю слух, отчаянно надеясь расслышать хоть что-то. Не только птицы перестали петь, но и сам лес притих. Непрерывный шелест листвы превратился в беззвучный гул. Я вздрагиваю; холодный пот пропитывает повязку на голове. Мы, все трое, инстинктивно подходим ближе друг к другу. В полной тишине хруст сухих листьев под ногами кажется неестественно громким.

И тут из зарослей доносится громкая трель – поток вибрирующих звуков.

Чк-чк-чк-чк-тсрр-чк-чк-чк-чк.

– Это птица, – говорю я, не в силах скрыть облегчение, и смотрю наверх. – Вот видишь… значит, ещё не ночь.

Ветви окутаны серебристой мглой; устроившись где-то на незримом насесте, птица снова начинает петь.

Чк-чк-чк. Тсср-тсср…

– Это козодой, – полушёпотом говорит Диззи. – Ночная птица.

– В смысле «ночная»? – в полный голос спрашивает Джонни. – Он же всё равно птица?

– Да, – отвечает Диззи, – но козодой вылетает только ночью. Тогда он охотится.

Надеюсь, он ошибается.

Родители ждут меня к половине восьмого.

Козодой поёт, а всё вокруг заволакивают тени. Темнота сгущается, и я с дрожью понимаю, что Диззи прав.