В четверг протрубит ангел

– Через всю мою жизнь прошли две страсти – к женщинам и к книгам. Грустно признавать, дружочек, но первая становится последние годы все менее важной. Вот уехала моя супруга на съемки, и я удивленно ощущаю, что наедине с книгами даже как-то уютнее… Кстати, ты с ней не знаком. Поэтому и не понял, наверное, юмора, который наш старик вложил в кодовое название операции. Анджелина – это имя моей бесценной половины. Старик – вдовец и считает себя большим специалистом по части семейной жизни. Вот как-то наедине я и поплакался ему на взрывной характер супруги.

Фридмэн сходил на кухню, принес оттуда пузатую бутылку французского коньяка, два бокала. Поставил их на маленький столик в углу кабинета, уселся возле на диван. Рядом присел на кресло О'Браен.

– Кофе я уже поставил, через несколько минут будет готов. Но чтобы этот кофе по-настоящему оценить, его аромат должен смешиваться во рту с запахом коньяка. Предлагаю выпить.

– Коньяк, налитый на донышко бокала, следует согреть в ладонях и затем смаковать маленькими глотками, – неуверенно сказал О'Браен. – Зачем ты набухал столько в эти бокалы?

– Я налил – теперь сам решай. Хочешь – пей маленькими глотками, хочешь – капай на язык по одной капле в минуту. Я себя чувствую в отличной форме, а тебе, пожалуй, пора и остановиться.

– Это ты кому говоришь, это ты ирландцу говоришь? – вскипел О'Браен. – Сорок лет назад я тебе фору давал по этой части, еще посмотрим, кому пора остановиться!

Они выпили. Глаза Фридмэна довольно блестели, бородка растрепалась. Раскрасневшийся О'Браен ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки. Разговор стал еще более оживленным, но не всегда последовательным.

– Ты сегодня вспомнил про мою плоскую фляжку, – сказал О'Браен. – А ведь она у меня сохранилась.

– Не может быть! – привскочил Фридмэн. – Слушай, я хочу напроситься к тебе в гости. Но с условием – ты нальешь в эту фляжку виски, мы присядем на корточки где-нибудь у стены, жен спровадим на кухню, чтобы не мешали, и будем по очереди прихлебывать из горлышка. Это же, как возвращение в молодость!

Фридмэн мечтательно прикрыл глаза. Потом испуганно повел носом, принюхиваясь, и трусцой заспешил на кухню.

– Так и есть, кофе сбежал, – виновато признался он, возвращаясь. – А впрочем, его рано пить – я чуть позже опять приготовлю. Мы же не успели как следует коньяк продегустировать.

Фридмэн долил коньяк в бокалы, сказал без всякой связи с предыдущим:

– Дружочек, относись к Карле поспокойнее. Она в сущности неплохой работник. В Пентагоне хоть какой-то порядок навела. Ты вчера обратил внимание, как грамотно она отвечала на вопросы об устройстве «Анджелины»? Уверен, еще за день до того она об этом устройстве и знать не знала. И вот разобралась. А что до ее лесбиянства, то, говорят, бедняжку еще в колледже сокурсница этому научила – как высшему проявлению женской эмансипации. Теперь это Карле, пожалуй, и не нужно, но она – натура гордая, сама себе признаться не хочет, что полжизни не тем занималась, – Фридмэн пьяно причмокнул. – А ведь какая женщина пропадает. Уж я в них толк знаю. Могу представить эту необъезженную кобылку в постели опытного мужчины… Вроде меня.

– Да не волнуют меня ее половые проблемы, – пробурчал О'Браен. – С ней же разговаривать невозможно. Разговариваешь и чувствуешь, как ее всю распирает от беспричинного раздражения, недоброжелательности.

– Но это как раз и проистекает из ее половых проблем! Ты разве не задумывался, почему представители однополой любви без конца устраивают демонстрации, подписывают петиции протеста, обвиняют всех и вся в дискриминации. На дворе уже двадцать первый век, никому до них давно дела нет – валяйте, друзья, развлекайтесь по-своему, если по-нормальному не получается. Но не могут они успокоиться, что-то их гложет. Вот и пытаются раз за разом убедить мир, а еще больше себя, что с ними все в порядке. Типичный комплекс неполноценности. И у Карлы то же самое. Давай выпьем, и я пойду опять кофе готовить.

Фридмэн опрокинул в себя коньяк, поставил пустой бокал на столик, приподнялся, но ноги уже не слушались. Потеряв равновесие, он шлепнулся на диван, захохотал.

– Ты, конечно, думаешь – Фридмэн пьяный. Нет и нет! Голова у меня абсолютно ясная. Хочешь, речь Линкольна в Геттисберге наизусть прочитаю?.. Не хочешь… А хочешь знать, кто был бы сегодня президентом, не попади проклятый осколок в эту челюсть?.. Правильно – Фридмэн. Но, представляешь, выступает такой тип с трибуны и в каждом слове шепелявит – никакие избиратели не выдержат… Будь я президентом, нашего старика тоже не обидел бы, он в сущности неплохой. Пристроил бы послом – в Ватикан, например… Говорят, по соседству с Ватиканом монастырь есть. Монашки молоденькие…

Глаза Фридмэна мечтательно прищурились. Он откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза и вдруг захрапел. «Готов» – понял О'Браен. Пошатываясь, он подошел к дивану, снял с Фридмэна туфли, уложил того поудобнее. Заглянув на кухню, удостоверился, выключена ли залитая кофейной жижей электрическая плита. Потом набрал в большую кружку воды, прошел в гостиную, полил цветы.