В четверг протрубит ангел

В пору горбачевской «перестройки» поднялся «железный занавес», и я полетел в Москву. Через десять лет. О Наташе за минувшие годы ничего не знал. Оказалось, она работает все в той же поликлинике. Остановив пробегавшую по коридору медсестричку, попросил передать докторше таинственную записку: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я. Телеграфист Желтков». Через минуту удивленное Наташино лицо выглянуло из-за двери. Увидев меня, она широко раскрыла глаза, молча потянула в свой маленький кабинетик, прижалась, обнимая. С моих задрожавших губ неожиданно слетели первые, такие банальные слова: «Я тебя люблю». О них за минуту до того и не думал; казалось, все позади. Но вот вспышка молнии высветила душу – а в ней была Наташа. Услышав такую историю про других, наверное, не поверил бы. Мне было уже пятьдесят семь; ей, значит, сорок семь. Годы сделали ее милое лицо менее улыбчивым, появились первые морщинки, но глаза остались все те же – блестящие, с чуть заметной татарщинкой, родные. Я прилетел только на несколько дней. Все часы, которые Наташа смогла утаить, мы провели вместе: гуляли по Москве, закрывались в моем номере в гостинице «Белград», что на Смоленской площади. Все вернулось. О своей жизни она говорила скупо – детей нет, муж как муж, не хуже других. Потрясенный, я возвратился в Нью-Йорк, стал писать длинные письма, звонить ей на работу. Пошли стихи. Через полгода, бросив все дела, опять прилетел в Москву. Наташа в своей поликлинике сказалась больной. Уходила из дома, вроде бы на работу, а я уже ждал ее. «Больше мы не можем мучиться сами и мучить других, – решился я. – Или надо расстаться: не видеться, не писать, не звонить. Или же ты говоришь мужу всю правду, разводишься и уезжаешь ко мне. У нас тоже есть право на счастье». Она молча поцеловала меня. Потом сказала, что не хочет корежить оставшиеся у нас дни, – будет говорить с мужем после моего отъезда.

* * *