В чужой стране

На открытой широкой веранде играли две девочки в розовых платьицах, белокурые, чистенькие. Рядом в палисаднике сидел мужчина, должно быть хозяин, читал газету. Под навесом молодая дородная женщина в белой косынке доила корову.

Первыми увидели Шукшина девочки. Бросив игрушки, они испуганно прижались к двери, вытаращили глазенки. Женщина перестала доить корову, но не двигалась с места, недоуменно глядела на пришельца — оборванного, обросшего, с ввалившимися глазами.

Из палисадника навстречу Шукшину неторопливо вышел хозяин. Он был молод. Расстегнутый пиджак плотно облегал широкие плечи. На темной жилетке поблескивала массивная золотая цепочка.

— Русишь? Плен? — спросил он, показывая рукой на восток. — Хэт камп ис дар, дар!..

Шукшин замотал головой. Нет, лагерь ему не нужен!

— Брот… хлеб… Эссен, эссен… — Он поднял с земли корку хлеба, показал хозяину. — Брот, эссен!

Хозяин, не спуская глаз с Шукшина, что-то крикнул жене. Она вскочила и, держась стороной, прошмыгнула к воротам.

«Фашист, черный» — понял Шукшин. Он смерил хозяина ненавидящим взглядом и ушел.

Обойдя деревню лесом, Шукшин и Зуев вышли к мельнице. Сразу за мельницей виднелся небольшой кирпичный домик. Около крыльца пожилой крестьянин снимал с велосипеда мешок картошки. Крестьянин, должно быть, проделал большой путь, маленькое морщинистое лицо его, с белыми, обвислыми усами, было покрыто, пылью. Увидев странно одетых людей, он положил мешок на землю и пошел им навстречу.

— Мы русские, — сказал Шукшин, — нам надо помочь. Понимаете, мы русские военнопленные, — стал объяснять он старику, произнося слово по-фламандски, два по-русски.

— Русски… Русишь? О, камерад, камерад! — усталое лицо крестьянина выразило одновременно и радость, и растерянность. — О, камерад! — Он начал обшаривать свои карманы.

— Возьмите! — Крестьянин протянул сигарету Шукшину. — Хлеба нет…

— Где Опутра? Нам надо найти Опутру.

— Опутерен? Нет… — крестьянин, секунду подумав, показал рукой куда-то за мельницу. — Нерутерен, Нерутерен!

— Наши, русские, тут есть? — спросил Зуев. — Русских не видал?

Старик отрицательно покачал головой.

— А, может, партизан знаешь? Партизан? Нам надо найти партизан, ты понял? — растолковывал Зуев, используя весь свой запас немецких и фламандских слов.

— Партизаны? О, партизаны! — старик закивал головой и начал что-то горячо, торопливо объяснять. Глаза его, маленькие, выцветшие, оживились. Он показывал рукой то на лес, то на мельницу, то на село, оставшееся позади. Но русские никак не могли понять, что он им толкует. Убедившись, что его не понимают, старик огорченно почмокал губами. Потом, что-то сообразив, он подал знак идти за ним, отвел их в сторону, дальше от дороги.

— Ждите здесь. Есть камерад. Я приведу!

Оставив русских, старик быстро зашагал по дороге в сторону мельницы. Зуев, поглядев ему вслед, проговорил:

— А если он немцев приведет? Или «черных»?

— Не похоже… На всякий случай отойдем к тем кустам. Мы их увидим первыми.

Старик вернулся, когда уже стемнело. Рядом с ним шел очень высокий человек — старик едва доставал ему до плеча.

— Камерад, камерад! — негромко позвал старик.

Шукшин и Зуев вышли из кустов.

Здоровяк оказался совсем молодым, безусым парнем. В руках у него была большая бутыль с молоком и буханка хлеба.

Они сели у кустов. Шукшин стал расспрашивать парня, нет ли тут поблизости русских, бежавших из лагерей.

— Двое, — Шукшин показал на пальцах. — Двое: Григорий, Петр…

— Питер?.. О, Питер, Питер! — парень обрадованно закивал головой. — Есть, есть! Питер! — Он вскочил на ноги, махнул рукой, приглашая идти за ним, и быстро зашагал по тропинке влево.

Через полчаса пути парень остановился.

— Камерад, вахт… хир… вахт, вахт!

— Ждать тут? Ясно.

Парень пошел вперед, старик остался с русскими. Ждать пришлось долго. Было около полуночи, когда послышался хруст веток, приглушенные голоса.

— Кто идет? — окликнул Шукшин, невольно схватившись за нож и прижимаясь к дереву.

— Свои! — донесся из темноты знакомый голос. Шукшин кинулся вперед. Навстречу ему шли трое.

— Костя!..

— Петя! Маринов! Наконец-то!..

Они бросились друг другу в объятия.

Бельгийцы ушли, сказав, что придут утром. Русские сели под соснами, и Маринов с Новоженовым стали рассказывать. Живут они в четырех километрах отсюда, в землянке. Лес небольшой, но укрыться можно. С другими русскими, бежавшими из лагерей, связь установить пока не удалось, а с местными партизанами контакт налажен. Молодой парень, что принес еду — его зовут Мартин, — партизан, старший группы. Старика они не знают. Мартин сказал, что он патриот, состоит в Белой бригаде и ему доверяют.

— Партизаны очень осторожны, — сказал Маринов. — Действовать тут трудно. Как я понял, крупных операций они не проводят, работают одиночками. Подкараулил гитлеровца, шлепнул и скрылся… Нас они в свои дела не посвящают. Им кажется, что в здешних условиях мы не сможем драться. Прямо об этом не говорят, но я это чувствую.

— Не хотят подвергать нас риску, — проговорил Новоженов. — Я это так понимаю, Константин Дмитриевич. И оружия они дать не могут…