В чужой стране

На день пленным выдают по ломтю хлеба из отрубей и древесины и десяток гнилых картофелин. Но бывают дни, когда совсем ничего не дают. Поэтому Сальников часть пайка приберегает.

Хмурое небо лениво светлеет. Низко над землей тянутся грязно-серые, косматые облака. Вырисовываются очертания казематов, земляного вала, пулеметных вышек. Тут и там в грязи, среди отливающих свинцом луж, чернеют тела умерших. Пленные продолжают молча бродить по двору, с трудом вытаскивая ноги из вязкой, чавкающей глины.

Появляются с носилками могильщики — в лагере существует специальная команда могильщиков. Трупы умерших сбрасывают в ров тут же, за казематами.

Становится совсем светло. Пленные бродят по двору, низко нагнувшись, их воспаленные, ввалившиеся глаза, светящиеся голодным блеском, обшаривают землю: не попадется ли какая-нибудь травинка? Но травы во дворе лагеря давно уже нет, все вырвано с корнями и съедено, даже там, у самой проволоки, приближение к которой грозит смертью.

Ворота лагеря открываются, во двор въезжает длинная повозка, уставленная железными бочками с водой. Пленные кидаются ей навстречу, сбиваясь в кучу и тесня друг друга. Сейчас появится другая повозка — с картошкой и хлебом. Но второй повозки сегодня не видно. Ворота закрываются.

— Р-разойдись! Геть! Геть! — кричит здоровенный полицай в кубанке, лихо сбитой на затылок. — Жратвы сегодня нема, выходной. На том свите жратва буде… Геть! Геть! — полицай наступает на пленных, размахивая плеткой. За полицаем идут немецкие солдаты.

Толпа отступает медленно, неохотно, с глухим ропотом. Изредка слышатся возмущенные гневные выкрики. Пожилой красноармеец, с горбоносым коричневым лицом, изуродованным глубоким шрамом от виска до подбородка, останавливается перед полицаем, стискивает кулаки.

— Чего размахался, шкура! У, проклятый!

Полицай замахнулся на пленного, но ударить не успел — красноармеец схватил его за руку. В ту же секунду полицай ударом сапога сбил его с ног, опрокинул навзничь. Шагавший слева от полицая солдат, коротконогий, толстощекий, неторопливо развернул автомат и дал очередь. Красноармеец, силившийся подняться, упал на спину, затих. Гитлеровец безразлично посмотрел на убитого, потом на толпу и, не целясь, дал еще одну очередь. Несколько человек упало. Послышались стоны, проклятья.

Солдаты и полицай ушли. Но через час они появились во дворе снова. На этот раз солдат было не меньше взвода. Пленные уже знали, зачем пришли солдаты: опять будут расстреливать. Редкий день в лагере не бывает расстрелов.

Полицай выкрикивает номера, солдаты шныряют среди толпы:

— Выходи! Живо! Выходи!

Сопротивление бессмысленно. Пленные, номера которых назвали, послушно выходят, выстраиваются вдоль земляного вала. Вчера расстреляли двадцать человек. Сегодня выстроили тридцать.

Когда выстрелы за казематами смолкли, Сальников сказал хриплым, глухим голосом:

— Жестокость — не есть признак силы… Совершенно наоборот. Почему они нас истребляют? Они нас боятся.

К весне в форту № 7 из десяти тысяч советских военнопленных в живых осталось не больше двух тысяч (теперь все они вмещались в казематы). Гитлеровцы решили, что русские пленные уже сломлены, превращены в послушных рабов.

В лагерь приехал немецкий полковник. Пленных вытолкнули из казематов, погнали к крепостному валу. Тех, кто не мог идти, охранники подгоняли штыками и прикладами. Толпа пленных, ежившихся под холодным моросящим дождем, медленно растекалась вдоль вала, с высоты которого, покуривая сигару, на них смотрел полковник.

Комендант лагеря через переводчика объявил:

— Пленные! С вами будет говорить полковник германской армии. Господин полковник является уполномоченным высшего командования германской армии.

Полковник, высокий, поджарый, щегольски одетый, небрежно бросил сигару и заговорил на чистом русском языке:

— Русские пленные! Вы находитесь в трудном, я бы сказал, в безнадежном положении. Вам очень плохо. В такой обстановке, — полковник показал на казематы, — вы долго не протянете. Погибнут все, даже самые сильные из вас. Бежать из лагеря вы не можете. Вам некуда бежать. Если вы и проберетесь к своим, вас расстреляют или сошлют в Сибирь, на каторгу. Я могу прочитать приказ Сталина, но вы отлично знаете, как большевики расправляются с изменниками. У вас есть только один выход, одна возможность сохранить свою жизнь. Вы должны вступить в русскую освободительную армию, которая создается под руководством нашего фюрера и будет вместе с доблестной германской армией уничтожать большевизм. Русские офицеры и солдаты должны пойти в эту армию. Вы будете получать жалованье, обмундирование и питание наравне с военнослужащими немецкой армии. Всем офицерам и сержантам сохраняются их военные звания. Я думаю, это лучше, чем подыхать в этих казематах. Я сказал все. Кто хочет пойти в русскую освободительную армию — пять шагов вперед!

Полковник был уверен, что эти голодные, в лохмотьях, умирающие люди сейчас же бросятся к валу, начнут давить друг друга.

Но шли секунды, минуты, а пленные не шевелились. Ни одного вопроса, ни одного движения.