В чужом небе (СИ)

Говорят, платили летунам на торпедоносцах просто баснословные деньги за каждый вылет. И всё равно, желающих записываться в их ряды было не слишком много. Даже среди летунов сумасшедших куда меньше, чем считает большинство.

Торпеда врезалась прямо в каземат моего плутонга. Нас всех от мгновенной гибели спасла пушка. Торпеда ударилась в станину орудия – и та приняла на себя изрядную часть взрыва. Но и нам досталось очень сильно.

В одно мгновение мир вокруг меня наполнился огнём и кровью. Меня подбросило. Ударило спиной об одну переборку. Швырнуло в другую – на этот раз лицом. По нему тут же заструилась кровь. Но я не обратил на это внимания. Не до того было.

Палуба ушла у меня из-под ног. Я взмахнул руками, пытаясь схватиться за переборку, в которую только что врезался лицом, но гладкий металл её только скользил под пальцами.

Новый удар заставил весь корабль содрогнуться. Ноги мои так и не нашли опоры. Я полетел вниз, отчаянно размахивая руками, будто мельница. Но ни за что не мог ухватиться. Перед глазами мелькнула бездна. Страх ледяными когтями вцепился в душу. Время как будто намерено, чтобы помучить меня, замедлило свой бег. Я соскальзывал в дыру в обшивке корабля с какой-то просто чудовищной неспешностью. И всё это время пытался в панике схватиться хоть за что-нибудь.

Пальцы сомкнулись на обломке переборки, когда ноги уже повисли над бездной. Правую руку рванула адская боль, но я каким-то невероятным чудом сумел удержаться. Вот только сил, чтобы подтянуться и схватиться за обломок второй рукой, у меня уже не было.

Так и повис я между небом и землёй. Ни вверх – ни вниз. Точно как в какой-то сказке. Впору бы посмеяться над собой. Но как-то не тянуло меня тогда на иронию. Все силы уходили на то, чтобы не разжать сведённые судорогой пальцы. Я цеплялся за жизнь из последних сил. Хотя и понимал – глупо это. Я лишь длю мучительные мгновения, отделяющие меня от неминуемой смерти.

В какой-то момент я крепко зажмурился. Мне казалось, что так сумею продержаться хоть немного дольше. Я уже почти не чувствовал пальцев. Боль проходилась по руке горячими волнами. В локоть и плечо будто иголок раскалённых напихали. Я весь ушёл в эту проклятую боль. Только она и связывала меня теперь с миром. Кончится она – и я отправлюсь в такое долгое падение к земле.

Крепко сжавшихся у меня на предплечье стальных пальцев я в первый момент даже не почувствовал. В себя меня привёл рывок, отозвавшийся болью во всём измученном долгим висением теле. Чья-то сильная рука схватила меня и за шиворот, втащив на палубу. Ещё кто-то вцепился в ремень – пряжка его тут же неприятно врезалась в живот. Но мне сейчас было на это наплевать.

— Эй, мичманок, — раздался знакомый голос товарища Гамаюна, — капитан собирает всех офицеров на мостике. А ты, видать, профилонить решил это дело. Нехорошо получается.

Я открыл глаза – и первым, что увидел было улыбающееся лицо Гамаюна.

— Да не дрейфь ты, мичманок, — усмехнулся он. — Не скажем мы про это капитану. Верно ведь, ребята?

Двое матросов, помогавших вытащить меня, согласно закивали. На лицах их появились хоть и вымученные, но улыбки. Меня тоже потянуло улыбнуться, несмотря ни на что. Умел товарищ Гамаюн заражать всех вокруг себя удивительным оптимизмом. В любой ситуации.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Усть-Илимские инспецы

Глава 1

Вызов в столицу удивил меня. Я просто не ожидал, что после стольких лет товарищ Гамаюн, взлетевший так высоко, вдруг вспомнит обо мне.

Ведь кто я, в сущности, такой? Во-первых: из бывших. В наше время это словосочетание определяло всё. Конечно, дела обстояли несколько лучше, чем ещё пять лет назад, когда за дворянское или – не приведи Господи – аристократическое происхождение могли попросту к стенке поставить без суда и следствия. Но всё-таки и теперь мне не слишком доверяли. Ведь я был «из бывших». Хоть и воевал с интервентами адмирала Тонгаста в легендарном теперь сражении в небе над серыми водами Йольдиева моря. А после участвовал в не менее известном пешем походе аэронавтов из Первого матросского полка, и шагал плечом к плечу с самой знаменитой женщиной-уполномоченной. Мне удалось пережить резню, учинённую нам нейстрийцами после предательства части матросов под предводительством сифилитика Сиплого. Мы вырвались из казематов, перебили охрану и продолжили драться с врагом до самого конца войны. После меня отправили в ЧОН, где пришлось вспоминать навыки верховой езды, порядком подзабытые за время службы в воздушном флоте. Мы гонялись за бандитами и недобитыми отрядами разных правительств и правителей Урда, отказавшихся признать Конвент. Когда же надобность в столь жестоких мерах отпала, и количество отрядов ЧОН сильно сократили, меня перевели в стражи Пролетарской революции.

Но что бы я ни делал, как бы верно ни служил Конвенту, я оставался для всех тем самым «из бывших» – и это определяло мою судьбу. Я не мог рассчитывать на серьёзную должность. Моим потолком оставалось место простого следователя, которому ещё и не доверяют никакие действительно серьёзные дела.