В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина

Больничные ворота распахнулись, на территорию вкатила полуторка, поднимая в воздух брызги из грязных луж, резко развернулась и сдала кузовом к дверям. Из кабины выскочили конвоиры, откинули борт и вытащили носилки с человеком, накрытым шинелью. Невиданная дерзость в присутствии самой Мазарук. Лиза подняла руку, и только тогда конвой с носилками ее заметил.

— Кого привезли, обалдуи?

— Зека.

— С такой помпой? Откуда?

— Штрафной лагерь Нижний Хатыннах.

— Других больничек мало на пути? Вы бы еще с Чукотки сюда хлам свозили. Кто приказал?

— Комендант Ягодинского УЛ капитан Адоскин.

— За что такие привилегии штрафнику?

— В тоннеле третьего забоя обвал произошел, так этот мужик на плечах поперечные балки держал, когда подпоры рухнули, тридцать два человека из шахты выпустил, проверяющих в том числе. Трех офицеров. Потом надломился, его и завалило. Всю ночь откапывали. Живучий, псих.

Варя подбежала к носилкам и откинула шинель.

— В операционную срочно.

Конвоиры не тронулись с места. Мазарук кивнула, и только тогда они побежали по ступеням наверх, Варя за ними.

— Извините, Елизавета Степановна, у нас такое бывает, — оправдываясь, сказал главврач.

— И этот доходяга балку выдержал?

— Вряд ли он выживет. В предсмертной агонии силы умножаются, я слышал о таких случаях. Один смертельно раненый солдат состав с места столкнул и освободил переезд от вагонов. Человек — существо еще мало изученное.

— Да, сколько ни изучай, загадок все больше. Проводите меня, доктор, к одиночкам.

По лестнице они поднимались молча. У дверей Лиза остановилась.

— Если этот штрафник выживет, переправьте его сюда. Здесь условия лучше. Дальше видно будет.

— Большое спасибо, Елизавета Степановна.

Она так и не поняла, за что ее благодарил врач. Ему-то какое дело?

Обход Лизы носил формальный характер. Она хотела видеть, как люди могли поменяться за короткий срок, если им предложить нормальную еду, не принуждать к тяжелому физическому труду, не выгонять на мороз и дать подумать. Первым навестила узника каменного мешка, который поразил ее своей стойкостью.

— Привет, Кистень! Помнишь меня?

Дверь за спиной Лизы оставалась открытой, автоматчик порог камеры не переступал.

Лизу поразила чистота. У бывшего доходяги отросли волосы, лицо бритое, под кожей появилась плоть, но взгляд не изменился, зек смотрел на нее с той же усмешкой и снисходительностью, будто не она, а он пришел к ней в камеру.

— Как можно тебя забыть, Кожаная фея? Вшей больше не боишься?

— Здесь их нет. О чем думал?

— О том же, о чем в каменном мешке. Следствие веду. Хочу перед смертью выяснить, кто убил мою жену.

— Получается?

— Не очень. Глуп, матушка боярыня. Так это ты меня сюда определила?

— Я, Петр Фомич. Решила, что здесь тебе лучше будет думаться. Закончишь свое следствие, поделись результатами.

— Непременно, душа моя.

Мимо камеры монаха Мазарук прошла, не заглянув в нее. Она не знала, как вести себя со священниками. Трюкач ей был понятней и по возрасту, и по духу. Дверь распахнулась, Лиза переступила порог. Чудеса. Перед ней, закинув ногу на ногу, сидел красавец-блондин и читал книгу.

— Привет, Трюкач. Вижу, грамоту вспомнил, читать научился, а на Митрохина донос писать отказывался.

— Доносы не по моей части, Елизавета Степановна.

— Ба! Да ты знаешь мое имя?

— Так ты же одна такая на всю Колыму. Как тебя не знать.

— Это какая же такая?

— Сцена из «Ромео и Джульетты» в нашем сценарии не предусмотрена. Чем обязан? Обратно отправить хочешь? Сил набрался, могу и кайлом помахать.

— Успеешь еще, Родион Платоныч.

Вот таким она себе представляла принца, с которым в девичестве мечтала пойти под венец. Ему бы своего белого коня отдать, достойные доспехи надеть, цены бы не было. Лиза поймала себя на том, что слишком пристально разглядывает блондина, и немного смутилась.

— Я тут тебя в кино выискивала и можешь себе представить, нашла. Красиво прыгаешь с кручи в бешеные реки.

— Тебе список фильмов составить?

— Сама разыщу. Однажды уже нашла, и вот ты здесь, гусар.

— Спасибочки за передышку.

— Закурить хочешь?

— Не откажусь.

Лиза достала портсигар, одну папиросу взяла себе, остальные высыпала на стол арестанта.

— В следующий раз еще принесу.

— Балуешь ты меня, Елизавета Степановна.

— Ты того стоишь. Видишь, как я откровенна.

— Тебе можно. Никто не узнает.

— Вот, вот. Достался бы ты мне лет десять назад…

— Не судьба.

— А взял бы такую, как я?

— Да десять лет назад ты другой была. Колыма не только зеков ломает.

— Зато чувства усиливает. Настоящее от фальшивки быстро отличить можно. Здесь душа оголяется, как зубной нерв, одни волком воют, другие губу закусывают. Увидимся еще, гусар.

— Спичку-то дашь?

Лиза достала из кармана золотую зажигалку и бросила узнику.

— Дарю. Чтоб не забыл меня.

Она выкинула свою папиросу и вышла из камеры.

Зря она к нему зашла, только душу высохшую растеребила. Зачем ей это нужно? Больше она к нему заходить не будет. Только глупости всякие в голову лезут.