В дальних водах и странах. т. 2

К семи часам вечера О. Р. Штакельберг со штабом и командирами русских судов отправился на званый обед к бывшему морскому министру, вице-адмиралу Кавамура. Живет Кавамура далеко, на окраине южных кварталов, почти за городом. Небольшой дом его, отстроенный и убранный по-европейски, стоит на горе, и ведет к нему длинная аллея, освещенная на сей раз двумя рядами красных бумажных фонарей. Во время стола играл на дворе военно-морской японский оркестр, который, между прочим, очень недурно исполнил "Арагонскую хоту" Глинки и вполне хорошо русский народный гимн при провозглашении хозяином тоста за здоровье Государя Императора. Из дам присутствовали за столом только хозяйка дома и ее дочь, девочка лет десяти. Гостей из японцев было всего только три человека: государственный канцлер Санджио, вице-канцлер Ивакура-Тотоми (оба во фраках) и генерал Сайго. С последним мы уже знакомы; о первых же двух необходимо сказать несколько слов, так как оба они играли выдающиеся политические роли во время реставрационного переворота 1868 года и продолжают играть их по сие время. Санджио — худощавый, или точнее, как говорят Поляки, "щуплый", болезненного вида и невысокого роста человек, с лицом по которому никак нельзя определить — молод он или стар. Впрочем, говорят, ему нет еще и сорока лет. По происхождению, он принадлежит к кунгайям, то есть к числу древнейших фамилий киотской аристократии, а влияние фамилии Санджио на среду знатнейших и родовитейших столицы, нарочно став для этого во главе чрезвычайного посольства. В результате его поездки явилось большое сочинение, в нескольких томах, со многочисленными рисунками, где Ивакура, как говорят, не без юмора излагает все свои европейские впечатления и делает очень много метких замечаний и характеристик, обнаруживающих в нем далеко не дюжинный ум государственного человека и тонкое понимание вещей и отношений. Вместе с европейским костюмом и прической, он усвоил себе вполне европейские манеры и держит себя совершенно просто, с виду даже добродушно, а говорит отрывисто, определенно отчеканенными, большею частию короткими фразами, в чем быть может невольно сказывается его энергический и твердый характер.

Что до генерала Сайго, то к сказанному о нем прежде могу лишь прибавить что этот человек с каждым разом кажется нам все симпатичнее.

После обеда хозяева пригласили нас спуститься по внутренней лестнице в нижний этаж, на домашнюю половину. Там, в одной из комнат, была устроена небольшая сцена с занавесью, декорированная на заднем плане роскошными ширмами, расписанными акварелью по темно-золотому фону. Нас усадили в мягкие, покойные кресла и на эластические диваны, причем гостям были предложены гавайские сигары и мартиникские ликеры. Вскоре на домашней сцене появились в богатых театральных костюмах маленькая дочь хозяина и одна из ее сверстниц. Обе они исполнили классический танец или, вернее, целую балетно-пантомимную сцену, сопровождавшуюся аккомпанементом самсина и пением из-за боковой ширмы какой-то певицы, которая по японскому обыкновению рассказывала речитативом, в певучих стихах эпопею того, что происходит на сцене.

Около десяти часов вечера мы простились с нашими любезными хозяевами. Был ясный вечер с легким морозцем в неподвижном воздухе, и полная луна осеребряла деревья и крыши, покрытые девственно чистым снегом.

8-го января.

Снег все еще держится, хотя светит яркое солнце и погода очень мягкая. Тепло, ни малейшего ветра. На плацу, в снегу какая-то пехотная рота занята ученьем, практикует рассыпной строй и движение вперед двумя перекатными цепями.

В час дня мы поехали осматривать Инзецу-Киоку — государственную бумажную фабрику, соединенную с обширным учреждением для заготовления государственных бумаг вообще и кредитных билетов в особенности. Все это учреждение устроено лично почтенным тестем генерала Сайго, который в качестве директора встретил нас в приемной своей канцелярии.