В дебрях Африки

С 19 февраля по 13 марта. В воскресенье вечером 19-го числа у. меня появилось воспаление в кишках, которое доктор Пэрк назвал острым гастритом. Болезнь была настолько серьезная, что в течение первой недели я почти ничего не сознавал, кроме сильной боли в руке и в желудке да общего состояния беспомощности. Доктор Пэрк лечил меня усердно и ухаживал за мной с чисто женскою заботливостью. Я вдруг очутился в таком состоянии, что все окружающие только о том и думали, как бы мне услужить, только мною день и ночь и занимались. Неизменные друзья мои, Пэрк и Джефсон, исполняли обязанности сиделок, не отходили от моей постели, прислуживали; бедный Нельсон, сам больной, изнуренный лихорадками, нарывами, сыпями и всеми последствиями своей ужасной агонии в Голодном лагере, все-таки приходил ко мне, еле передвигаясь, и выражал свою симпатию. Под вечер доктор позволял старшинам навещать меня, чтобы передавать перепуганным занзибарцам достоверные сведения о моем виде и чего ожидать от дальнейшего хода моей болезни. В эти 23 дня я находился большею частью под влиянием морфия в бессознательном состоянии. Теперь я медленно поправляюсь, Третьего дня мне прорезали нарыв, достигший значительных размеров, и боль прошла. Между тем мое питание за все это время состояло ежедневно из одного стакана молока пополам с водой! Поэтому я так ослаб, что едва могу двигать рукой.

За время моей болезни я имел несчастье потерять двух прекрасных людей, Сармани и Камвейя, убитых стрелами, да один из старшин получил серьезную рану. Случилось это во время обхода патруля, заходившего до реки Ихури за четырнадцать географических миль отсюда к северу. Уледи и его отряд отыскали местожительства карликов и других, более рослых аборигенов, постоянно обкрадывающих наши банановые рощи. Они живут в Аллессэ и Ндэрме, к востоку отсюда, за четырнадцать географических миль.

Уледи удалось захватить в плен одну из пигмейских королев, жену вождя в Индекару. Мне привели ее посмотреть. У нее на шее было ожерелье, или, скорее, ошейник из трех гладких железных обручей, кольца которых свернуты наподобие часовой пружины. На каждом ухе она носила по три железных кольца. Цвет ее кожи светлокоричневый, лицо круглое, широкое, большие глаза, маленький рот и толстые губы. Она держала себя спокойно и скромно, хотя вся ее одежда состояла из узкого куска местной рогожи. Ростом она в 132 см, а отроду ей, должно быть, лет девятнадцать или двадцать. На ее руках, когда она держала их против света, я заметил беловато-бурые волосы, вроде шерсти. Кожа ее не имеет той шелковистости, которою отличается кожа занзибарских женщин, но, вообще говоря, она очень привлекательное маленькое создание.

От 13 марта по 1 апреля. К 25 марта я уже настолько оправился, что мог пройти сразу шагов двести или триста. Рука все еще болела, я был очень слаб. Нельсон между тем успел избавиться от целого ряда своих недугов и тоже начал поправляться. Пока я выздоравливал, меня каждый день после обеда выводили на середину великолепной колоннады высокоствольных деревьев, через которую шла наша дорога к Ньянце, и тут я проводил целые часы в покойном кресле, читал или дремал.

Когда меня водили под своды этой зеленой аркады, я всякий день с наслаждением наблюдал за быстрым ростом наших насаждений и за постепенным превращением окружавшего нас дремучего леса в расчистки и прекрасно обработанные поля. Эти расчистки, взрытые, разрыхленные и засаженные, недолго представляли собою обнаженную поверхность бурой земли: как бы по мановению волшебного жезла все пространство покрывалось сначала маленькими, нежно-зелеными всходами кукурузы, и не успеешь оглянуться, как тонкие белые стебельки, изогнутые дугою и старавшиеся пробиться сквозь комья земли, уже выпрямились, отбросили комья в сторону, расправились и выпустили вверх по нескольку тонких листочков. Изо дня в день я не мог налюбоваться, как они росли, крепли, утолщались, а зелень становилась все гуще, крупнее и ярче. Наконец правильные ряды этих растений образовали густые аллеи, переплелись своими великолепными листьями, и все вместе превратилось в роскошные маисовые поля, шелест которых был похож на отдаленный прибой моря о песчаный берег в тихую погоду.

Я благоговейно прислушивался к этой музыке, пока друг мой доктор, сидящий тут же неподалеку, наблюдает за мною, а часовые ходят в обоих концах аллеи. Легкий ветерок разгуливает по лесу и затрагивает кукурузу в поле, а я сижу и смотрю, как ее верхушки раскачиваются, кивают друг другу, грациозно шелестя и волнуясь, пока дремота овладевает всеми моими чувствами, я теряю сознание окружающего и переношусь в мир сладких сновидений. Когда солнце склонится к западу и пронижет лес мягкими горизонтальными лучами, мой добрейший доктор берет меня под руку, помогает встать на ноги и тихонько ведет к форту, между тем как на пути кукуруза кивает мне на прощанье.