В дебрях Борнео

Обезьяна все паслась, но ела уже с меньшей прожорливостью. Она стала более разборчива и, прежде чем отправить в рот охапку, подолгу копалась, отыскивая самые крупные и сочные растения. Аппетит ее был удовлетворен, и она подумывала о возвращении в свое гнездо. Где находится это гнездо, дети не знали: далеко в лесу или на одном из деревьев, росших вокруг, — быть может, даже на том самом дереве, за которым они прятались… Где бы оно ни находилось, важно было то, что приближался решительный момент.

Брат и сестра дрожали при мысли, что им вот-вот предстоит оказаться в косматых лапах страшилища. Каково-то будет им в его объятиях? Если обезьяна захочет взять лишь одного, Генри прекрасно понимал, кто должен быть этим «одним». Мужественный мальчик твердо решил пожертвовать собой, чтобы спасти сестру. Схватив мушкет, он воскликнул:

— Слушай, Нелли! Если дело дойдет до борьбы и ты увидишь, что я поднял мушкет, отойди подальше и не вмешивайся. Я выстрелю только тогда, когда обезьяна подойдет вплотную. Сэлу говорил, что нельзя промахнуться: животное свирепеет от этого еще больше. И что бы ни случилось, Нелли, ты не тревожься. Отец или еще кто-нибудь из наших непременно услышат выстрелы и спасут меня. Сестренка, родная, обещай, что, если оранг нападет на меня, ты убежишь подальше и будешь дожидаться отца!

— Нет, Генри! Ни за что! Я не могу. Братик, любимый! Я все равно не смогу жить без тебя! И если ты погибнешь, я хочу умереть с тобой вместе…

— Не надо, Нелли, не смей так говорить! Все будет хорошо… Мы убежим… Оранг неуклюжий и не очень-то быстро передвигается по земле. Знать бы только, в какую сторону он отправится… Но что бы ни случилось, ты слушайся меня, и все будет хорошо.

Пока они таким образом спорили: Генри — настаивая, Эллен — возражая, — с обезьяной произошло что-то странное. Она внезапно бросила есть и порывисто вскочила. И сделала она это вовсе не потому, что ей пора было уходить: порывистость движений и свирепое рычанье явно говорили об испуге и сопровождались хриплым лаем, таким, какой издает взбешенный бульдог, когда намордник мешает ему пустить в ход челюсти. Причем вскочила она не вертикально, как то сделал бы встревоженный человек, а на четвереньки, и, так как руки животного были значительно длиннее ног, она продолжала сохранять полунаклонное положение туловища.

Обезьяна стояла в вызывающей позе; весь ее вид говорил, что она поджидает своего извечного, хорошо ей знакомого врага.

Щеки оранга непомерно раздулись, волосы на голове встали дыбом, глаза под сильно выдающимися надбровными дугами сверкали, как раскаленные угли, а огромная пасть оскалилась двумя рядами острых зубов.

Но что же его так встревожило? Разве могло хоть одно живое существо, обитающее в лесах острова Борнео — будь то двуногое, четвероногое или пресмыкающееся, — соперничать с этим волосатым гигантом, который совмещал в себе качества всех перечисленных животных и был вдвое сильней каждого из них! Сэлу говорил, что такого животного нет. Но враг приближался не со стороны леса… То был самый крупный из когда-либо виденных детьми крокодилов. По форме тела и по тому, как он бросками передвигался между водорослями, оба тотчас же узнали в нем обитателя индийских рек и озер — гавиала.

Глава XXVII. ПОЕДИНОК МЕЖДУ ЛЕСНЫМИ ЧУДОВИЩАМИ

Когда дети увидели гавиала, он находился уже почти возле обезьяны.

Брат и сестра были уверены, что наземное животное отступит перед своим еще более грозным, чем оно само, противником.

Действительно, обезьяна отскочила от воды; однако, сделав несколько больших прыжков на четвереньках, она остановилась на более возвышенном и сухом месте, поджидая врага.

И тут дети получили возможность убедиться в справедливости слов малайца, говорившего, что ни в лесах, ни в реках Борнео нет такого зверя, которого испугался бы рыжий орангутанг. Даже гавиал — пожалуй, самый страшный из хищников — и тот, как видно, не устрашил огромную обезьяну.

В самом деле, если бы оранг испугался, что мешало ему скрыться в лесу или хотя бы просто отбежать подальше от берега? Гавиал вряд ли стал бы преследовать его. Оранг же, наоборот, вел себя так, словно вызывал врага на бой.