В дебрях Центральной Азии

Выпили мы за разговорами чаю, вышли садиться на коней. Я присмотрелся, вижу вверх по склону наискось от заслона из жердей беловатая жила тянется, то шире, то уже и местами ямы в ней видны, а в одном месте довольно высоко даже отверстие чернеет и через него, может быть, можно в глубь рудника пролезть.

Мы сели и поехали; скоро встретили скот караульных, который с пастбища пастушонок гнал, - три коровы, десятка три овец и коз, сам на старом коняге едет. Ясно, что бедняки в карауле служат. Выехали из долины Алтын-гола в долину Булагана и повернули вверх, на восток; проехали немного и увидели другую долину, из которой ручеек выбегает. Очевидно, в этой долине удобное место для ночевки, которое караульные указали. Свернули в нее, вдоль ручейка появилась трава, но мало, пробираемся дальше и видим, что долина в горах круто на запад повернула. «Вот это хорошо, - думаю, - она нас назад поближе к руднику подведет». Проехали по ней с полуверсты, пока она опять в глубь гор не отвернула. Тут нашлось место для ночевки хорошее, травы достаточно, кустики для огонька есть и аргал попадается. Раскинули палатку, набрали топлива, пустили коней пастись. Солнце уже заходит. Сидим у огонька и видим, - по долине сверху мальчишка бредет к нам. Подошел. Весь оборванный, босой, худой, лет десяти или двенадцати. Протянул руку и шепчет: - дайте поесть, я три дня не ел.

– Садись, - сказал Лобсын. - Покормим, скоро чай будет.

Он сел у огня. Ноги у него в ссадинах и царапинах, грязные. Голова гладко остриженная, смотрит пугливо.

– Ты чей мальчик? - спрашиваю. - Откуда и куда идешь один?

Он молчит: видно, боится сказать, нас опасается.

– Ты не бойся. Мы тебя не обидим, накормим, отдохнешь и завтра пойдешь, куда тебе нужно.

Чай поспел. Мы у караульных немного молока купили и сварили настоящий монгольский - с солью и молоком. Налили ему чашку - у нас запасная была - дали баурсаков. Он ел жадно, чаем запивал. Вторую чашку попросил, выпил, потом держит ее в руке пустую и, видно, боится попросить еще.

Лобсын налил ее и говорит: - Больше не дам, после голодовки нельзя сразу много есть, заболеешь.

Он кивнул головой и спрашивает:

– Вы не в наш ли монастырь едете?

А как называется твой монастырь, где стоит?

– Залхачин-сумэ зовут, стоит на большой речке Дзабхын-гол. Пятьсот лам живут там. И гэген есть, старый, чуть живой.

– Знаю я этот монастырь, - сказал Лобсын. - Мы туда не едем, и нам он не по пути. Он за Алтаем находится. Так ты возле этого монастыря у родителей жил?

На этот вопрос мальчик не ответил, а спросил: - Далеко ли до речки Шара-гол?

Лобсын рассмеялся: - Шара-гол речек в Монголии сотни две будет, если не больше. Которую из них ты ищешь? Нет ли возле нее какой-нибудь горы с именем?

– Горы Баин-ниру близко стоят. На них большое обо есть, а на речке пять деревьев.

– Ну, гор Баин-ниру и обо больших в Монголии также много, а деревья тоже на разных речках встречаются, - говорит Лобсын.

Мальчик, видимо, смутился и всхлипнул.

Мало-помалу мы из него вытянули, что отец привез его прошлой осенью в монастырь и отдал в обучение ламам, чтобы он сам, подросши, ламой сделался. Ехали они туда три дня через горы. У лам ему не понравилось, плохо кормят, заставляют полдня аргал собирать, а полдня учить непонятные молитвы, писать и заучивать какие-то знаки. Пришла весна, стало тепло; он убежал от лам и пошел через горы домой. Шел уже четыре дня, на первый день имел еще с собой кусок мяса и немного дзамбы (поджаренной ячменной муки, заменяющей хлеб у монголов), а потом голодал, только воду пил, когда попадалась речка или ключ, и ел зеленую траву. Юрты кое-где видел, но обходил стороной, боялся, что задержат и отведут назад в монастырь.

– Ведь он такой же, как я, беглец! - сказал Лобсын. - И очень мне его жаль.

– Что же мы будем с ним делать? - спрашиваю. - Как найти его родителей, если Шара-голов и Баин-ниру много, а имена родителей, которые он назвал, тоже часто одни и те же у монголов?

Мальчик в это время уже крепко заснул, забравшись в палатку. Я постлал ему потник и укрыл ситцем, который дал караульный для обмена.

– Завтрашний день он побудет у нас, - говорю. - Пока мы сделаем попытку пробраться в рудник, он вместе с собакой будет наш стан и лошадей караулить, а там посмотрим, поедем назад и как-нибудь разузнаем про родителей.

Ночь прошла спокойно. Утром мальчик с нами позавтракал, стал доверчивее, рассказал, что родители у него бедные, юрта плохая, скота мало, детей несколько, старший сын пасет их скот, а отец служит пастухом у богатого соседа, получает молоко, иногда барана, живут скудно, а все-таки лучше, чем в монастыре у лам. Зовут его Очир.