В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)

– Иногда отнимаем у китайцев, когда они гонят с Эдзин-Гола в Баркуль и Хами гурты баранов и коз, иногда доставляет нам баранов один хороший монгол, – сказал лама. – Но молоко это – верблюжье, у нас есть хорошая верблюдица.

К чаю мы захватили с собой своих сухарей и китайских печений, так как заметили, что у хозяев имеется только дзамба.

– У нас бывает иногда даже свежий хлеб, – заметил лама по поводу нашего угощения, но сейчас запас муки кончился. – Нет ли у вас лишней, я вижу, вы люди запасливые?

Я сказал, что мы везём муку для баурсаков и лапши и что фунтов 15 я смогу уступить в расчёте, что у монголов на Эдзин-Голе мука найдётся.

– Это будет очень приятно, – ответил лама.

За чаем я спросил, чем обусловлена его ненависть к китайцам.

– Пять лет назад я дал обет мстить китайским купцам и чиновникам за своего отца, сестёр и брата и отнимать у них деньги, чтобы выкупить сестёр и брата из неволи. Тебе я могу рассказать, как это случилось.

Семья моя родом из Наньшаня; там в горах живут рядом монголы хара-ёгуры и тангуты шира-ёгуры, и отец у меня тангут, а мать монголка. Семья наша была бедная, и отец охранял табун коней китайского амбаня города Ганьчжоу, которые паслись возле нашего улуса. Меня, старшего сына, отец отдал в большой монастырь Чертынтон на реке Тэтунг, и я стал ламой. Вместе с монгольскими богомольцами я поехал в Лхасу и пробыл там в обучении в монастыре далай-ламы два года. Вернувшись оттуда, я посетил свою семью, но не застал никого. Оказалось, что амбань получил место начальника в Улясутае и взял туда моего отца вместе с семьёй и табуном для той же службы. Полгода спустя меня послали в один из монастырей Хангая, так как я хотел жить ближе к своей семье. Я побывал в Улясутае у амбаня и от его чиновников узнал ужасную историю. В первую же зиму после переселения отца случилась страшная гололедица в той местности, где он пас табун амбаня. Ты, конечно, знаешь, что в Монголии гололедица зимой – ужасное несчастье. Скот пасётся и зимой на подножном корму, потому что сена монголы не имеют. Когда трава покрыта толстым слоем льда, скот не может добывать себе пищу и гибнет в большом количестве от голода. Слой льда в этот раз был такой толстый, что даже кони не могли разбивать его своими копытами. Мороз держался, кони худели, начали падать. Отец пришёл в отчаяние и погнал табун в Улясутай, где у амбаня был запас сена. Но было далеко, и по пути пало ещё много лошадей. В Улясутай отец пригнал только треть табуна. Амбань рассвирепел, и хотя отец был невиновен в несчастии, его посадили в тюрьму, в грязную яму, где он вскоре умер, а двух сестёр и брата, красивого мальчика, амбань отправил в Пекин и продал богдыхану, сестёр в гарем, а мальчика в рабство, чтобы покрыть убытки, причинённые отцом. Когда я узнал об этом, то дал обет: взять у китайских купцов силой деньги, чтобы выкупить пленников у богдыхана. В монастырь, куда меня послали, я не вернулся, а мало-помалу составил отряд из монголов и тангутов, также так или иначе обиженных китайскими властями, и построил с ними эту крепость близ караванной дороги. Вот с тех пор, четвёртый год мы и живём здесь в пустыне. Но через год или два у меня, может быть, будет довольно денег, чтобы ехать в Пекин и снабдить своих помощников небольшими деньгами для обзаведения юртой, скотом и семьёй.

Мы выслушали этот рассказ с большим вниманием и не могли не извинить деятельности Чёрного ламы, пострадавшего от такого произвола китайского амбаня.

– А много ли у тебя помощников? – спросил я.

– Немного, ты почти всех видел. Их шесть человек, но один старый и большей частью остаётся дома, готовит нам пищу, пасёт верблюдов.

– Где же вы сбываете товары?

– В Баркуле и Хами у меня есть доверенные купцы, которые принимают от нас товар, конечно, с большой уступкой.

– А выдать тебя амбаням они разве не могут?

– Не посмеют, а место нашей крепости, они, конечно, не знают. И товар им привозят не мои люди, а посторонние монголы, которые получают его от нас в условленных местах в пустыне.

Часа в три пополудни лама сказал нам, что пора отправляться. Лошади были уже накормлены горохом, верблюды наелись. При помощи людей ламы мы быстро навьючили их; один тюк с товаром заметно уменьшился, и мы положили его на верблюда, который обнаруживал признаки усталости.

Мы очень дружески простились с ламой, благодарили его за гостеприимство и обещали завернуть к нему на обратном пути и привезти книги, если найдём их в Хара-Хото, и муки с Эдзин-Гола. Верблюдов вывели по одному через ворота в начало ущелья, где построили караван, во главе которого рядом с Лобсыном поехал на своём скаковом верблюде один из монголов ламы.