В дебрях времени

Насмотревшись на трилобитов, я обратил внимание на морских ежей, напоминавших дыни, яблоки и тыквы. Даже слепящие блестки солнца не мешали различить причудливый дырчатый орнамент, покрывавший их филигранные панцири. Между ежами, как страшные медузы-горгоны, высились офиуры. Они имели вид толстого приземистого ствола с пятью отростками, которые бесконечно ветвились, устилая дно красными, бурыми и черными шевелящимися нитями. Тут же копошились голотурии, цистоидеи, морские яблоки — известковые «фрукты» подводного сада.

Невдалеке плавали граптолиты. Они напоминали большие слизистые шары, качавшиеся на поверхности. Большой сверкающий мешок лежал на нескольких маленьких, вокруг которых, как розовая бахрома, свешивались иссеченные прорезями перья.

Покой и довольство царили на мелководье. Трилобиты звучно терлись друг о друга жесткими панцирями. Большой проворный трилобит нежно-розового цвета, торопливо взмахивая ногами-веслами, настойчиво преследовал своего более мелкого собрата, и оба скрылись в карминных зарослях мшанок и ленточных водорослей.

Внезапно из этих зарослей пурпурной молнией вырвалась гигантская остроконечная стрела. Она пробуравила воду в двух метрах от машины и с пронзительным скрипом воткнулась заостренным концом в основание крупной губки, равнодушно возвышавшейся в копошащейся гуще трилобитов.

Собрав венцом пурпурные щупальца, из раструба узкого трехметрового конуса, увязшего в волокнистой массе губки, медленно высунулся крупный спрут — ортоцератит. В его больших блестящих глазах то раскрывалась, то смыкалась поперечная щель зрачка.

Пытаясь освободить свою раковину, он несколько раз подряд выбросил мощные струи воды, которые могли бы придать ему стремительность и ударную силу артиллерийского снаряда. Но расписанная узорами конусообразная раковина только еще глубже вошла в ткань губки. Тогда спрут пришел в неистовство. Губка и раковина затряслись от бешеных толчков, поднялись и рассеялись тучи песка и ила. Затем спрут внезапно затих. С чувством омерзения я увидел, как его щупальца зашевелились и, вытягиваясь, стали расходиться в стороны, нащупывая опору. У него было не менее десятка щупалец, и каждое было усеяно, как струпьями проказы, толстыми, кровавого цвета присосками. Прошла минута, другая, щупальца напряглись, зарываясь в песок. Неожиданно раковина качнулась и, выскользнув из недр губки, мягко упала на дно.

Только теперь я заметил, что волнистый песок вокруг губки покрывают свернувшиеся в маленькие мешковидные шары и многоугольники трилобиты. Некоторые из них лежали неподвижно, будто приклеенные ко дну, другие с видимым трудом передвигали свое неуклюжее тело, заключенное в твердый хитиновый панцирь.

Появление на мелководье спрута-ортоцератита вызвало среди трилобитов настоящую панику. Началось истребление. На моих глазах нервно подергивающиеся щупальца ортоцератита быстро опрокидывали на спину одного трилобита за другим. Трилобит снизу беззащитен. Заработал страшный попугаячий клюв спрута, и обломки скорлуп медленно поплыли по едва заметному течению. Трилобиты либо не могли, либо не надеялись спастись бегством. Они сворачивались широким плоским кольцом и замирали, подставляя врагу хитиновую скорлупу, или, поднимая облачка мути, зарывались в ил.

Но пиршество спрута продолжалось, клюв с хрустом раздирал тела, пока какой-то новый темный инстинкт или удовлетворенный аппетит не оторвали ортоцератита от обильного стола, и он внезапно унесся вдаль и скрылся в темных расщелинах подводных рифов, в темной массе подводных джунглей, колышущейся у многоцветной поросли кораллов. Но там были не заросли безобидных водорослей, а укрепившиеся на камнях жесткие известковые стебли сидячих спрутов-лилий. Эти, густо сидевшие, гладкие и суставчатые, расширялись сверху наподобие чашечек цветка, из которых частой бахромой подымался букет обманчивых лепестков-щупалец.

Вдруг чудовищная малиновая клешня, щелкнув, вцепилась в манжет моих мокрых брюк.

Я мгновенно потерял интерес к фауне силура и с силой выдернул ногу, едва не потеряв равновесие. Мой несообразительный противник отпрянул и попятился. С внутренней дрожью и отвращением рассматривал я эту первобытную диковину длиной в три метра, в которой было нечто и от громадного рака, и от скорпиона. Это и был ракоскорпион-птеригот. Весь членистый, вооруженный огромными клешнями, со множеством простых граненых глаз, усыпавших радужными чечевицами выпуклую головогрудь, он поплыл, огибая машину, взмахивая хвостом с роговой шпорой на конце и загребая им воду, как веслом. Только первобытные спруты, «упакованные» в свои толстостенные раковины, могли противостоять его нападению. Только несъедобные известковые губки и кораллы могли не опасаться его. А его соперниками могли быть только другие ракоскорпионы, например стилонур с непомерно длинными и тонкими ходильными ногами и плавательными ножками. К счастью, птеригот почему-то перестал интересоваться мной и уплыл в заросли.