В действующей армии

– А то как же!.. У них подкова длинная и чистая, след явственен… А у нас круглая… На следу смазывается…

Мы все стали пристально смотреть на дорогу, и действительно оказалось, что сметливый казак прав.

Гул выстрелов между тем продолжался.

– А не проехать ли нам туда?.. Как дорога?

Последний мой вопрос относился к заказам.

– Дорога хорошая и долиной и горкой…

Выстрелы слышались всё ближе и ближе.

Отряд генерала Гершельмана составлял левый фланг отряда генерала Келлера.

На сопках, там и тут, то появлялись, то исчезали фигуры китайцев.

Дорога всё время шла между сопок, покрытых зелёной травой, или же низкорослым кудрявым леском.

Въехав на одну из таких сопок, я услыхал тонкий свист, короткий, но всё чаще и чаще повторяющийся.

– В леску поют птички… – подумал я.

Но меня разочаровал в этом первоначальном идиллическом предположении другой звук, более резкий, похожий на «дзы».

Я понял, что мы попали в линию огня.

Японские пули достигали до нас и падали на камни и песок, производя этот неприятный металлический звук.

Мы приблизились к реке Тайцыхе и были невдалеке от Сихияна, который отстоит от Ляояна в 60 верстах.

Но вот перед нами вырисовался отряд казаков.

Мы поехали к нему навстречу.

Это оказалось отступавшая сотня Аргунского полка.

К сожалению, мы попали в момент когда наши стали отходить.

– Что, как? – задали мы в один голос стереотипный вопрос молодому хорунжему Т.

При этом мы повернули за отступавшей сотней, тем более что канонада прекратилась, и свинцовые птички-пули перестали петь свои песенки.

– Бой идёт уже третий день… – отвечал хорунжий. – Японцы четыре раза меняли позиции своих батарей, но мы счастливо и метко подбивали их, и наконец некоторые батареи замолчали… Японцы стали отступать… Мы подбили у них около десяти орудий, и полковник Трухин с двумя сотнями казаков отправился взять подбитые орудия, но сотни были встречены цепью стрелков, открывших сильный огонь, и принуждены были отступать.

– Без потерь?

– Почти… Под полковником Трухиным была убита лошадь.

– Что же потом?

– Японцы, видимо, получили подкрепление из резервов, у них везде есть резервы, но всё же мы сильно теснили их… Кроме того, в нашу артиллерию с фланга начали стрелять хунхузы, несомненно организованные японцами в целый отряд. Мы им однако дали знать себя, врубились в них… До девяноста человек было зарублено, а тринадцать взято живьём…

– И долго продолжается каждый день бой?..

– С рассвета вот до этого времени, до сумерек…

Солнце действительно в это время закатывалось за сопки, обливая их вершины ярким светом, как бы последнею вспышкою догорающего дня.

– А японцев много?.. – спросил я.

– Есть таки, их всегда много, просто не знаешь: откуда они берутся… Наши казаки очень метко выражаются про их численность, «что грязи». Говорят, теперь они сосредоточивают свои силы против Сихиана с намерением отрезать Ляоян от Мукдена… Не знаю верно ли это.

Сотня остановилась, чтобы расположиться на биваки, а мы поехали обратно в Ляоян.

Ночевав на первом же встретившем этапе, мы уже днём после обеда вернулись в Ляоян.

Ляоян снова в тревоге.

Рассказывают, что китайцы массами уходят из города.

Полагают, что это признак того, что японцы идут на Ляоян, хотят отрезать его от Мукдена.

Я хочу рассказать небольшой эпизод из моей бродячей жизни по театру военных действий, как-то ускользнувший из моей памяти под впечатлением более потрясающих картин, а теперь вдруг выплывший на поверхность моих воспоминаний.

Ночь, тёмная, непроглядная, словом, маньчжурская ночь.

На передовых позициях не спят, но и огни не зажигаются.

Японцы близко – они расположились на соседних сопках.

Ещё с вечера видели, как они копошились на них.

Непроглядный мрак иногда вдруг рассеивается внезапным и мгновенным светом.

То тут, то там появляются разноцветные, вспыхивающие огни.

Это японцы сигнализируют друг другу.

– Эх, как на свет этот да тарарахнуть… – слышится возле меня замечание, произнесённое пониженным шёпотом.

Я лежу на траве, со сложенной буркой под головою, рядом с офицером.

– И ничего, дурья голова, не будет… Потому ён сигнальщик один и завсегда ён китаец…

– Китаец?

Даже по шёпоту можно различить свежие ноты голоса – он принадлежит, очевидно, молодому солдатику, недавно прибывшему в часть.

– Завсегда он, длиннокосый… – хрипло шепчет, видимо, старый боевой казак. – Так бы, кажись, их всех и прирезал, да начальство не допущает…

Я в первый раз видел такую усиленную сигнализацию и также тихо обратился к моему соседу-офицеру:

– Вы спите?

– Что вы? Разве мне можно спать… Каждую минуту начеку надо быть… Желтолицые что-то сегодня сигналами разыгрались!.. Может к нам пошлют гостинцы…

– И сигнализируют им, действительно, всё китайцы?

– Всё они… Казак прав… Мы недавно набрели на самой вершине сопки на одинокую китайскую фанзу… В ней живёт китаец с семьёй. В фанзе, как обыкновенно, большое окно, половина которого заклеена белой, а половина красной бумагой, а в фанзе, как бы вы думали, что?

– А что?