В день смерти Его

И мы пошли. Сначала прошлись по дороге, ведущей в Яффу, по тихой улочке, там молоденькие солдатики учились водить машину; пообедали в кафе, где жарят только что выловленную рыбу, а потом вернулись в Тель-Авив, и Ева привела меня к одной старой ведьме, у которой снимала комнату на день; туда приходили ее клиенты. Ева пошла в комнату, а мы с ведьмой сидели на кухне и слышали все, что происходило за стеной.

Так поступила со мной Ева; видно, подумала, что я над ней подшутил, и решила мне отомстить. Не так уж и много происходило за стенкой, но ничего приятного в этом не было. Не было.

- Почему вы такой худой? - спросила меня ведьма. - Может, у вас чахотка?

- Нет, - ответил я.

- Вид у вас такой. Мой брат тоже так выглядел. Ему было восемнадцать лет, когда он умер.

- Как жаль, - сказал я. - Зато вы хорошо сохранились.

- Скажете тоже, хорошо, - заворчала она. - У меня двусторонняя грыжа. Предлагают оперировать, но я не соглашаюсь.

- И правильно делаете, - решительно сказал я.

Она подозрительно глянула на меня.

- А почему?

Тут вошла Ева. Ее клиент мылся в туалете, фыркая как конь. Я подумал про себя, что если он начнет насвистывать арию тореадора, я не выдержу и дам ему в зубы. На Еве был незастегнутый халатик, и я впервые увидел ее ноги. Она села ко мне на колени.

- Ну как? - спросила она.

- Никак, - ответил я. - Вот разговариваем с хозяйкой.

- Поцелуй меня, - тихо сказала она, а клиент продолжал фыркать в туалете. Я поцеловал ее, но глаза у нее были открыты, все время открыты, и мне казалось, что мое лицо рассматривают в микроскоп.

Потом пришел следующий; за стеной снова торговались, Ева нарочно говорила громко, чтобы мне тоже было слышно. Она советовала ему валить к родной матушке, а он плаксиво настаивал на двадцати пяти фунтах. Наконец договорились.

- Вы, наверное, не слишком сильный, - сказала старуха, меряя меня презрительным взглядом. - Да и больной, только говорить не хотите. Но я-то вижу.

- И что вы видите?

- Будет вам, - сказала она, - это сразу видно. С моим братом тоже так было. Вы и похожи на него.

- Ах, Боже мой, - сказал я. - Страшное дело. Но в то время не было лекарств.

- Что лекарства, - сказала она. - У меня вот грыжа, никакие лекарства не помогают.

- Так сделайте операцию.

- Какая там операция, - снова заворчала она. - Мне семьдесят лет. Помирать пора.

- О Господи! - испуганно сказал я. - Не надо так говорить. Это страшно.

За стеной все закончилось, и Ева опять вышла ко мне. Теперь я сам поцеловал ее, и теперь она закрыла глаза. Старуха пошла сменить простыни, и я слышал, как она распекает незнакомого мужчину, а он тем временем ползает на карачках по комнате, пытаясь разыскать какую-то упавшую вещь.

- Ну, - сказала Ева, - любишь меня?

- Конечно, - ответил я. - От тебя зависит со всем этим покончить.

- И ты можешь это стерпеть?

- Ты и представить себе не можешь, сколько всего я могу стерпеть, - сказал я. Что-то в этом роде я слышал вчера в ковбойском фильме с Аланом Ладдом. И повторил, не сводя мрачного взгляда с масленки, стоящей на столе. - Никто не знает, сколько может вытерпеть.

Потом я опять сидел с ведьмой, и она рассказала, что лет пять назад у нее вырезали полжелудка, а может, и все три четверти, и ей приходится часто ходить в туалет, а гости Евы мешают - «интересно, чем они там занимаются». Мне ничего не стоило объяснить ей, чем они занимались, и я до сих пор не знаю, почему этого не сделал. А потом ушел третий клиент, и Ева снова вышла ко мне. На этот раз ей не хотелось, чтобы я ее целовал. Она вдруг зарыдала, сползла рыдая с моих колен и, лежа на полу, продолжала плакать - никогда ни прежде, ни потом я больше не слышал, чтобы кто-нибудь так плакал. Так могли бы плакать мертвые, приведись им восстать из смертного сна, чтобы жить по-новой.

Старуха снова поменяла простыню, а Ева все рыдала, лежа нагая на каменном полу.

Я смотрел на часы: прошел час, потом еще час. Наконец Ева сказала:

- Ни за что бы не поверила, что ты выдержишь. Ни за что.

Я поднял ее с пола и какой-то тряпкой отер ей лицо. Я и сам не представлял, что смогу это выдержать; о Господи, вот уж не думал, что я такой стойкий и что способен вынести так много чужого несчастья.