Отец ошарашен. Обычно во время таких конфронтаций он говорит одни и те же слова: «Да я тебе подгузники менял, мелочь ты сопливая». И это неправильные слова. Прежде всего, это неправда (девять подгузников из десяти меняют матери), а во-вторых, они напоминают Сэму-Второму о том, что его бесит. Его бесит, что он был маленький, когда ты был большой, но нет, не то, его бесит, что он был беспомощен, когда ты был силен, но нет, опять не то, его бесит, что он был зависим, когда ты был ему необходим, нет, снова не совсем то, он сходит с ума, потому что когда он любил тебя, ты этого не замечал.
Спустившись с Пальца Дьявола, я почти трое суток безвылазно просидел в палатке, потому что выйти из нее мне не давали снегопады и сильные ветра. Часы протекали мучительно медленно. Пытаясь ускорить бег времени, я читал и курил одну за одной, пока не прикончил весь запас сигарет. Когда же закончилось и чтиво, мне осталось только час за часом лежать на спине и изучать узоры армировки в потолке палатки. Параллельно я вел с самим собой горячие споры на предмет того, как мне быть дальше, когда наладится погода: двинуть на побережье или предпринять еще одну попытку восхождения?
Если честно, я был так сильно потрясен своим приключением на северной стене Пальца Дьявола, что возвращаться на гору у меня не было никакого желания. Но ровно настолько же мне не улыбалось и возвращаться в Боулдер побежденным. Я слишком хорошо представлял себе, с каким самодовольством будут утешать меня те, кто с самого начала был уверен в моем провале.
На третий день снежной бури у меня лопнуло терпение. Я устал лежать на твердых комьях замерзшего снега, утыкаться лицом в сырые нейлоновые стенки палатки, чувствовать невообразимую вонь, поднимавшуюся из глубин своего спальника. Я покопался в куче лежавшего у моих ног барахла и нащупал там небольшой зеленый мешочек, в котором лежала маленькая железная баночка от фотопленки с ингредиентами, скажем так, победной сигары, которой я намеревался отпраздновать свое возвращение с вершины Пальца. Теперь, когда стало ясно, что покорить гору мне в ближайшее время не грозит, беречь баночку больше не было никакого смысла. Я высыпал львиную долю ее содержимого на листок сигаретной бумаги, скрутил кособокий косяк и выкурил его, не оставив и пяточки.
Понятное дело, что после марихуаны переносить духоту и тесноту палатки стало вообще невозможно. Кроме того, меня, конечно, пробило на еду. Я решил, что поправить положение сможет миска овсянки. Тем не менее, приготовление еды в моих условиях было процессом долгим и до смешного сложным. Сначала надо было, подставившись под непогоду, высунуться из палатки и набрать котелок снега, потом смонтировать и зажечь горелку, найти овсянку и сахар, вычистить из миски остатки вчерашней трапезы. Я зажег плитку и начал растапливать снег, как вдруг откуда-то понесло гарью. Тщательной проверкой самой горелки и ее окрестностей источник запаха установить не удалось. Ничего не понимая, я уже был готов списать все на игру взбудораженного химическим способом воображения, как услышал у себя за спиной какое-то потрескивание.
Я обернулся как раз в тот момент, когда мусорный пакет, куда я бросил спичку, которой зажигал плитку, полыхнул открытым огнем. Я за считаные секунды затушил пламя голыми руками, но оно все-таки успело прямо у меня на глазах уничтожить большой участок внутренней стенки палатки. Вшитая в полотнище молния не пострадала, и палатка осталась более или менее водонепроницаемой, но теперь в ней стало градусов на пятнадцать холоднее.
Почувствовав боль в левой руке, я осмотрел ее и обнаружил розовый рубец ожога. Тем не менее, в основном мои мысли были заняты тем, что это была чужая палатка. Я позаимствовал этот недешевый предмет у своего отца. Палатка была совсем новенькая, еще с магазинными бирками, и отец отдавал ее мне с огромной неохотой. Несколько минут я ошарашенно сидел в воняющей паленым волосом и расплавленным нейлоном палатке и смотрел, во что превратилось это некогда уютное убежище. Надо отдать мне должное, подумал я, у меня настоящий талант оправдывать самые худшие ожидания старика.