В дни Каракаллы

Цессий Лонг скрипучим голосом, время от времени отпивая глоток вина, говорил:

– Каким должен быть воин, способный к трудам Марса? Он должен быть шести локтей росту, широк в плечах и с крепкими ногами. Пирожники, ткачи, цирюльники, кухари – плохие воины. Я отдал бы предпочтение кузнецам, дровосекам и звероловам. Вот из кого делаются превосходные легионеры, выносливые в походе и стойкие в сражении. Многого можно, конечно, достигнуть упражнениями. Не упражняются ли ежедневно фокусники и атлеты, чтобы потешать чернь в цирке? Кольми паче должен укреплять свои мускулы воин. Учите его наносить удары и делать прыжки! И никогда не забывайте повторять, что колоть выгоднее, чем рубить!

Клавдий Тиберий, возлежавший рядом с легатом и уже смотревший на всех осоловелыми глазами, спросил:

– Позволено мне будет сказать?

– Говори!

– Необходимо также, – заявил трибун, – чтобы у центурионов были увесистые кулаки.

Некоторые из возлежавших рассмеялись.

Затем обратился к Цессию Логну за разрешением говорить Корнелин.

– Кто будет оспаривать справедливость твоих слов? Наши воины покрыли себя славой в бесчисленных сражениях, легион являет собой пример римского гения, и его необходимо беречь как зеницу ока. Ведь где мы найдем подобную стойкость, соответствие всех частей, составляющих целое? Легат возглавляет воинов, префект заботится о построении лагеря, о пище для людей и соломе для вьючных животных, трибуны отвечают за свои когорты, и центурионы поддерживают порядок в рядах, когда воины, сложив щиты и копья под орлами, берутся за лопаты, чтобы возвести укрепления. Каждый знает свое место и обязанности. Но не следует забывать, что ныне все большую роль играет на полях сражений конница, а следовательно, все больше становится варваров в наших рядах, так как римляне охотнее имеют дело с волами, чем с конями. Конница же нам нужна потому, что легионы утеряли прежнюю легкость маневрирования, и потому, что все чаще и чаще мы имеем дело с конными варварскими ордами. Вот почему я считаю, что необходимо еще более увеличить число всадников в легионах и усовершенствовать онагры, мечущие огненные стрелы. Никакой самый талантливый военачальник не в состоянии одержать победу, если в его распоряжении нет соответствующих воинских средств.

Цессий Лонг слушал трибуна, нахмурив брови. Ему не понравился критический тон этой речи.

– Мужи… – перебил легат Корнелина, который в недоумении умолк.

Обводя взглядом собрание, Цессий Лонг возгласил:

– Не лучше ли нам поговорить о достоинствах сего поистине великолепного вепря? Клянусь Геркулесом, он огромен, как бык!

Теперь разговоры приняли несколько иное направление. На том краю стола, где возлежали Руфин Флор и Бульбий, большие любители покушать, и рядом с ними Вергилиан и я, зашла речь о легкомысленных вещах. Молодые люди из сопровождения легатов вспоминали свои веселые приключения. Смуглый пальмирец Вадобан, повеса и забияка, отправленный августом из Рима за связь с женой какого-то почтенного сенатора в далекую провинцию, рассказывал, сверкая зубами, о прелестях своей любовницы:

– Понимаете? Ее грудь похожа на опрокинутую чашу! Подобная знойной пустыне, жаждущей орошения! Благоуханная распускающаяся роза! Не лиши нас, богиня, счастья обладать такой!

– Ах! – не выдержал квестор.

– Когда я целовал мою Хариту, – продолжал Вадобан, взволнованный воспоминаниями, – я лобзал ее уста, как верблюд пьет воду в пустыне.

– Где же она теперь, эта прелестная красавица? – полюбопытствовал Руфин Флор.

– Ее отняли у меня.

– С кем же ты утешился?

– И другую похитил у меня в расцвете лет Плутон.

Легкомысленная беседа овладела всем столом. Даже Цессий Лонг с приличным его возрасту и положению спокойствием принял участие в общем разговоре о женщинах, так как подобные речи были безопаснее рассуждений о преобразовании римского военного строя, о чем должен думать сам август.

У меня краска заливала лицо от этих разговоров. Но Вергилиан сказал мне:

– Относись снисходительно к человеческим слабостям. Они часто уживаются рядом с величием духа.

Квестор Руфин Флор, глубоко образованный человек и автор известной книги «О человеческом сомнении», почитатель Митры, улыбался и, не то в смущении, не то скорбя о своей тучнос-ти и старости, издавал губами какие-то нечленораздельные звуки.

Среди шума голосов я мог разобрать только обрывки разговоров. Рабы сбились с ног, наполняя испанским вином – увы, уже не столетним, как первоначально, а похуже, – плоские серебряные чаши.

Двое воинов, – они были трибуны, судя по красной полосе на их туниках, и, по-видимому, варвары, давно состоявшие на службе у римлян, – не поделив чего-то, вступили с пьяных глаз в перебранку. У одного через всю щеку розовел шрам от меча, другой лишился в какой-то схватке левого уха. Ссора разгоралась. Слышались уже ругательства.

– Непотребная девка!

Сосед отвечал ему не менее крепкими словами.

– Да приключится с тобой несчастье в первом же бою!

– Убью, как щенка! И пусть матери твоей…

В конце концов на споривших обратил внимание Цессий Лонг:

– Тише! Вы не на конюшне!