В дни Каракаллы

— Не стоит труда. А ты что написал?

— Я метался с одного конца в другой. Мне некогда было подумать о стихах.

— Жаль. У тебя большой дар. А этот юноша тоже поэт?

Я отрицательно покачал головой, и Скрибоний снова заговорил с Вергилианом:

— Дни твои проходят среди сильных мира сего. Вероятно, видел августа?

Вергилиан усмехнулся:

— Имел случай.

— Каков он?

— Может быть, это человек, считающий, что все ему позволено.

— Да, судя по рассказам. Юлия Домна…

— Антонин думает, что руководит событиями, как кормчий кораблем, а в действительности события влекут его и нас вместе с ним.

— Куда?

— Этого никто не знает. Но корабль плывет, подгоняемый дыханием времени.

Скрибоний покачал головой:

— Темно. Что сие значит, твое «дыхание времени»?

— А вот что. Считаю, что как в мире физическом, так и в нашем внутреннем мире должны существовать неизменные законы. Мы еще многого не знаем. Если ты возьмешь, например, весы. Та чаша перевесит, на которую ты положил более тяжкий груз. Так и в жизни. Более значительные явления побеждают незначительные, преходящие.

— Что есть вечное, что преходящее?

— Ты это знаешь не хуже меня.

Скрибоний ничего не сказал. Я тоже понимал, о чем говорит Вергилиан, однако не мог бы выразить это словами. Так нет возможности петь у охрипшего певца.

— Но все-таки, как же быть с твоим «дыханием времени»?

— По-моему, оно — дыхание миллионов людей: римлян, варваров, рабов, христиан, воинов… Из их вздохов рождается тот ветер, который превращается в бури. Может быть, перед одной из таких бурь мы и живем с тобой.

— А император правит государственным кораблем?

— Правит, но сам закрывает порой глаза, потому что бремя власти ему не по силам. Хотя он считает себя превыше всех.

— Императору полагается считать себя полубогом, — осклабился Скрибоний.

Я уже не впервые с удивлением слушал подобные речи. Разве стены не имеют ушей?

— Совершенно верно, — согласился Вергилиан. — Он рассуждает, что если тот, кто пасет овец, не является овцой, а принадлежит к высшей породе существ, точно так же и поставленный пасти человеческое стадо не может быть подобным другим смертным. Так он сказал однажды Маммее.

— Маммее? Он по-прежнему занимается философией?

— Даже с большим увлечением, чем раньше.

— Ты был и в Александрии? Там все комментируют Платона?

— Аммоний учит в Александрии о бессмертной душе.

— Да, теперь всем до крайности понадобилось бессмертие. Впрочем, это понятно… Неудовлетворенность жизнью. Вот откуда эти помыслы о воздаянии… А стихи в Александрии пишут?

— Однако нет новых Каллимахов.

— Здесь тоже не видной Вергилиев и Марциалов.

При одном упоминании имени беспутного поэта, своего любимца, Скрибоний просиял.

В это время в каморку явился тот, кого звали Исидором. Это был, очевидно, служитель при гостинице, долговязый юноша в крайне короткой тунике, что не придавало ему красоты. В руках он держал кувшин вина.

— Наверное, отпил дорой? — забеспокоился Скрибоний.

Большеротый слуга стал клясться, что не выпил ни капли. Сатирический поэт с недоверием заглянул в кувшин.

— А кубки?

— Сейчас принесу, — ответил Исидор с глупым видом.

Вергилиан смотрел на друга, на его бедность с нежностью. Как я уже знал, их связывала многолетняя дружба. Скрибоний был одинок, писал стихи на заказ, но любил все прекрасное, и его ухо безошибочно определяло неправильности в стихосложении. Он иногда бранил Вергилиана за щедрость, с какой поэт рассыпал розы в своих элегиях. Но разве сам Вергилиан не понимал, что розы выглядели в его стихах несколько старомодно?

— Скрибоний горько покачал головой:

— Теперь нужны не поэты, а сочинения, в которых рассказываются занятные вещи о блудливых служанках из сирийской таверны. Рим стал скучным городом, наполненным сплетнями.

Вергилиан рассмеялся:

— Что ты говоришь! Столько новых портиков построили за эти три года!

— А к чему все это? Соберут кирпичи от разрушенных зданий и строят одно новое, хотя и более роскошное. Еще тысяча колонн… Мало красоты в этом удручающем однообразии.

Вергилиан задумчиво произнес:

— Да. Вот мой юный друг прибыл к нам из Том — он рассказывает, что люди живут в Сарматии, довольствуясь малым. Может быть, и нам надо бросить все и удалиться под сень варварских дубов?

Скрибоний желчно скривил губы и потер то место, где давала себя знать больная печень.

— Под сень варварских дубов?.. Но ведь тебе и там будет скучно.

Они оба сидели на ложе, а я по-прежнему стоял, прислонившись к косяку двери. Рядом на стене был нацарапан непристойный рисунок, и кто-то написал углем: «Луций — вор».

— Расскажи, что происходит в Риме, — попросил Вергилиан. — Что делает старик Порфирион?

— По-прежнему сочиняет бесконечные комментарии.

— А Геродиан?

— Пишет историю Рима.

— Этот кому подражает? Тациту?