В дни торжества сатаны

Увы, в те дни я еще думала, что люблю Жоржа и даже верила ему. Я верила в то, что он взял на себя роль вожака толпы для того чтобы спасти моих родных и наше состояние. Я верила в его порядочность, в его любовь ко мне, во все, что он говорил. Ведь те дни были весной нашей любви. А какая же женщина не верит любимому человеку?

Но вот удары посыпались на меня. Умерли родители, потом погиб брат, потом… Нет, даже теперь, спустя три года, я боюсь вспоминать о тех несчастиях и разочарованиях, которые постигли меня. Словом, я очень скоро узнала, кем был в действительности Жорж.

Тогда-то и начались мои муки. С одной стороны, я ненавидела и презирала обманувшего меня человека; я жаждала освободиться от его гнусной власти, жаждала сбросить с себя позорное иго. С другой — я не имела сил расстаться с Жоржем, страдала при одной мысли о разрыве.

Я металась в этом заколдованном кругу, ища выхода. Я проклинала мое слабоволие, мою нерешительность, саму себя, Жоржа, весь мир. Миллионы раз я стояла на грани бесповоротного решения; тысячи раз я уходила с твердым намерением никогда не возвращаться. И все-таки не могла уйти окончательно. И все-таки возвращалась.

Возвращалась — ибо понимала, во первых, что без поддержки и могущественного покровительства Жоржа я очень быстро погибну от лишений, а во-вторых… Во-вторых — мне стыдно признаться в этом даже себе самой — я знала, что если уйду, то никогда уже не встречу человека, который мог бы дать мне такие острые физические переживания, такое наслаждение. Да, я не нашла бы такого человека. Да и не стала бы искать.

Я оставалась, но ничего не забывала.

И ничего не прощала: ни деятельности Жоржа, ни его жестокости, ни его готтентотской морали; ни свойственной ему подлости и низости, ни пожиравшей его душу неутолимой жажды наживы… Я не могла ему простить даже того, что по странному капризу судьбы он носил то же имя, которым звали моего погибшего брата.

Я задыхалась от негодования, слушая его циничные рассуждения и садистические рассказы о казнях и убийствах, которые каждый день совершались по его приказу и за его подписью. Я не могла видеть наглого выражения его лица, когда он, сделав какую-нибудь очередную гнусность, улыбаясь, сообщал, сколько это принесло ему дохода. На мои слезы и гнев он спокойно говорил:

— Цель — оправдывает средства. А затем, милая моя, я практик коммунизма. Практик, а не теоретик.

И равнодушно закуривал сигару.

Я ненавидела Жоржа даже тогда еще, когда он приближался ко мне и заключал меня в свои объятия. Но как только его губы касались моих, как только он начинал осыпать меня своими извращенными ласками, мой темперамент вступал в свои права. Кровь вспыхивала, неслась расплавленной массой по моим жилам и ее бурный поток, как легкие пушинки, уносил с собой и мою ненависть и мое презрение к Жоржу.

Я забывала о том, что он — бывший конторщик в предприятии моего отца; забывала, что он — человек неизвестного происхождения и авантюрист, сделавший карьеру на отвратительном предательстве; что он — негодяй и убийца. Я не думала ни о моей гордости, ни о жажде мести.

Все тонуло в пароксизме извращенной страсти. В эти минуты для меня не было ничего и никого дороже Жоржа.

А потом я снова ненавидела его, презирала себя и проклинала свое рабство. И так три года. Три долгих года.

И вот вчера я освободилась. Навсегда. Я чувствую, я знаю это. Конечно, освобождение произошло не сразу. Оно подготовлялось давно и незаметно. С тех пор, как я впервые увидела мистера Гарвея. Уже тогда на страшном оружии Жоржа появилась маленькая, едва заметная трещинка. Внезапное отдаление затронувшего мое сердце человека еще углубило эту трещинку, а первый поцелуй мистера Гарвея сделал ее еще глубже и шире. И каждый день, каждый час росла она по мере моего сближения с отысканным мною принцем. И вот страшный талисман сломался. Я свободна.

Вчера, когда я уже лежала в постели, в мою комнату вошел Жорж. Как и всегда при подобных визитах, он подсел ко мне на кровать и хотел обнять меня. Я отстранилась. Это его не смутило, так как я никогда не уступала сразу. Жорж придвинулся еще ближе, поймал мои руки, крепко сжал их и, наклонившись, поцеловал меня. Обыкновенно с этого момента я считала себя побежденной. Но сегодня в моем воспоминании почему-то встал образ другого человека. И от этого показался мне еще отвратительнее Жорж. Я содрогнулась. Вместо страсти с ужасающей силой вспыхнуло все, что годами накопилось в моей душе против этого человека.

Я вырвалась из его объятий, села и, отодвинувшись в дальний угол кровати, сказала:

— Оставьте меня, Жорж. Раз и навсегда… Прошу вас. Между нами все кончено.

— Что это значит, Мара?

Густые брови его сошлись дугой, а глаза вспыхнули недобрым огнем. Обыкновенно такая перемена в его лице внушала мне непреодолимый, чисто животный страх. Но сейчас я не испугалась.

— Это значит, что я ненавижу вас, что вы противны мне до отвращения. Это значит, что я больше никогда не буду принадлежать вам и что вы должны забыть обо мне, как о женщине.

Губы его дрогнули в жестокой улыбке.

— Что это? Бунт?