В дни войны<br />(Рассказы)

Бортмеханики Василий Дмитриевич Лаврентьев — «хозяин» гурьевской «тройки» — и молодой сержант, недавно ставший обслуживать машину Степанова, ожидали на аэродроме «своих», чтобы принять самолёты. Бортмеханики на полевом аэродроме были неутомимыми тружениками. Когда они отдыхали — неизвестно. Почти каждую ночь, на морозе, они возились около самолётов, ремонтируя моторы, заделывая пробоины от пуль в плоскостях и в фюзеляже. А к рассвету обычно истребители стояли в полной боевой готовности. Баки были заправлены горючим, пулемёты заряжены, все приборы проверены. Недаром техников звали «хозяевами самолётов». Они знали, что малейший их недосмотр, самая крошечная недоделка могут привести к несчастью в воздухе, и техники без устали трудились под назойливым осенним дождём или на студёном зимнем ветру. Их лица были обветрены, руки в трещинах от бензина и от жгучих прикосновений к ледяному металлу. Утро заставало их всегда у самолётов, в ожидании сигнала к вылету.

Когда Степанов вышел из кабины и, сдёрнув шлем с головы, подставил разгорячённое лицо ветру, все поняли, что случилось.

Лётчик обнял Лаврентьева.

— Не уберёг… сбили, проклятые…

У старого техника по коричневому морщинистому лицу скатилась слеза и повисла сверкающей капелькой на седеющих усах…

…Вечером в землянку зашёл командир эскадрильи. Степанов, лежавший ничком на койке, вскочил на ноги.

— Мы пришли вас поздравить, — сказал командир, протягивая белый листок, — от всей души поздравить. Только что получена телеграмма, ваша жена родила сына.

— Спасибо, — тихо ответил лётчик. — Большое спасибо. Вот какой сегодня день — друга потерял, сына нашёл. Я обязательно назову его Иваном…

— И вот что я хочу вам предложить, — продолжал командир. — Пока вы не успокоитесь, летать вам будет трудно, к тому же ваш самолёт как решето. Потребуется время, чтобы его залатать как следует. Берите отпуск дней на десять и поезжайте домой, увидите сына и подготовите стариков Гурьевых к печальной вести.

— Я не могу этого сделать. Сейчас наступают решающие бои под Сталинградом, а я буду кататься по личным делам…

— А я не могу в таком состоянии допустить вас к полётам, — возразил командир. — Всё равно будете без дела сидеть. Поезжайте лучше в отпуск…

Долго сидели в землянке, склонившись над картой, Степанов и Лаврентьев. На карте-пятикилометровке в сорок седьмом квадрате красным карандашом было отмечено место, где упал самолёт Гурьева.

Поздно ночью лётчик и техник вошли в штабную землянку.

— Решили всё-таки идти в отпуск? — спросил капитан.

— Решить-то решил, но не сейчас, — ответил Степанов и рассказал о том, что они с Лаврентьевым собрались сходить в степь, чтобы самим убедиться в гибели Гурьева. Район этот фашистами не занят. — Похороним Ваню, а может… на войне всякое бывает…

Командир вначале возражал, считая, что не следует рисковать, степь кишмя кишит гитлеровцами, а главное, риск бесцельный и обломков самолёта не удастся найти — всё занесло снегом…

Но друзья так настойчиво просили разрешения, что командир в конце концов согласился.

Рано утром Степанов и Лаврентьев, встав на лыжи, отправились в путь.

Друзья перешли Волгу в том месте, южнее города, где сейчас возвышается первый шлюз Волго-Донского канала имени Ленина, и углубились в степь.

Весь день падал мокрый, тяжёлый снег. Лыжи с трудом скользили, то и дело приходилось их снимать и счищать налипшие снежные комья. К тому же Лаврентьев был неважный лыжник. Но они шли без отдыха, упорно пробираясь по компасу к сорок седьмому квадрату.

Степь была пустынна. В этих местах вообще редко встречается жильё человека, а те деревушки и хутора, которые и были разбросаны по неоглядной степи, сгорели. Лишь обожжённые кирпичные трубы одиноко торчали из снежных сугробов.

Ни одна живая душа не попалась навстречу. Только к концу дня три волка — их развелось множество в военные годы — неспешной трусцой пробежали наперерез путникам. Короткая очередь из автомата заставила их повернуть и стремглав умчаться восвояси.

Когда стали сгущаться сумерки, Степанов и его товарищ с радостью набрели на кошару. В углу заброшенной овчарни они нашли немного прелого сена и, закопавшись в него, продремали до рассвета.

За ночь погода изменилась. На смену снегопаду пришёл трескучий мороз. В сухом холодном воздухе было далеко видно.

Степанов и Лаврентьев шли уже в том районе приволжской степи, который условно обозначен на карте квадратом № 47.

Сильно волнуясь, заранее готовя себя к тому страшному, что сейчас предстанет перед их глазами, они скользили по затвердевшему насту.

— Вот, вот, вижу! — закричал вдруг Степанов и, сильно оттолкнувшись палками, стремительно рванул вперёд.

В степи возвышался холм. Обильный снег совсем закрыл обломки самолёта. Друзья бросились откапывать его. Голыми руками они лихорадочно обламывали уже успевший затвердеть снег. Вот показалась изуродованная плоскость — и на ней… чёрный фашистский крест. Это был не «ястребок» Гурьева, а подбитый им или Степановым «фокке-вульф».

— Мне сразу показалось, что это не он, — хладнокровно заметил Лаврентьев, — уж больно куча велика…