– Нтъ, я не безсердечная, но настолько храбрая, что могу называть дурные поступки ихъ собственными именами, даже и тогда, когда эти суровыя слова растравляютъ мои собственныя раны. Меня принуждаетъ къ тому строгая правдивость. Вспомни о томъ печальномъ вечер и спроси себя, кто правъ! Я знала, что неизбжно его паденіе съ высоты фальшивой, воображаемой славы, – такъ и случилось, – паденіе было унизительне, чмъ я предпологала, – не вздумаете-ли вы оспаривать единогласный приговоръ публики? Что я не хочу раздлить съ нимъ его паденіе, это каждый пойметъ, кто меня знаетъ; я не умю говорить краснорчивыми фразами, какъ это длаетъ наша бабушка, – да и не хочу. Я считаю очень смшными тхъ глупыхъ женщинъ, которыя открыто продолжаютъ обожать того, кто по мннію свта давно уже не достоенъ, что-бы ему поклонялись.
Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, посл этого горячаго разговора ей необходимо было освжиться; мраморная близна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпнія.
– Впрочемъ, онъ легко могъ наставить меня на путь истины. Я бы тогда съумла защищать его устно и письменно! – продолжала она, – но онъ предпочелъ отвтить мн гордымъ, ледянымъ взглядомъ на мой единственный вопросъ касательно этого предмета.
– И этотъ отвтъ долженъ былъ удовлетворить тебя.
– Ошибаешься, любезный Морицъ; подобный отвтъ очень легокъ и удобенъ, но я не могу довольствоваться краснорчивыми фразами, – я требую большаго. Впрочемъ ты долженъ знать, что у меня нтъ недостатка въ доброй вол и я повторяю теб то, что говорила съ самаго начала: докажи мн и свту, что онъ добросовстно исполнилъ свою обязанность, – вдь ты былъ свидтелемъ…
Совтникъ торопливо отошелъ отъ двери и прикрылъ глаза рукою, – яркій солнечный свтъ невыносимо утомлялъ его зрніе.
– Ты хорошо знаешь, что я не въ состояніи доказать того, чего ты требуешь, вдь я не знатокъ въ медицин, – отвчалъ онъ подавленнымъ голосомъ, почти что шопотомъ.
– Ни слова больше, Морицъ! – вскричала Генріэтта, все тло которой судорожно дрожало. – Каждая твоя попытка къ защит еще боле раздражаетъ нашу гордую невсту, которая считаетъ себя вправ быть несправедливою и непостоянною. – Ея большіе глаза, горвшіе лихорадочнымъ огнемъ, съ ненавистью посмотрли на прекрасное лицо сестры. – Можно только пожелать, что-бъ твои жестокія маневры какъ можно скоре достигли цли, или ясне сказать, пусть онъ скоре замтитъ твое враждебное чувство и самъ добровольно возвратитъ данное тобою слово. Правду сказать, Брукъ ничего не потеряетъ, разставшись съ твоею холодною душою; но къ несчастію онъ любитъ тебя, и скоре сознательно наднетъ на себя цпи несчастнаго брака, чмъ ршится на разлуку, это онъ постоянно доказываетъ своимъ поведеніемъ.
– Къ несчастію, ты права, – сказала Флора небрежнымъ тономъ.
– И по этой причин я буду всегда защищать его и гд только можно разбивать твои интриги, – докончила Генріэтта задыхающимся голосомъ отъ внутренняго волненія.
Сострадательный взглядъ, который Флора обратила на больную сестру, выражалъ ядовитую насмшку и казалось въ эту минуту въ голов ея блеснула еще новая мысль.
Подойдя къ Генріэтт, она положила правую руку ей на плечо, притянула ее къ себ и съ сардоническою улыбкою сказала ей на ухо: – Такъ осчастливь его сама, дорогая моя! Могу тебя уврить, что не стану препятствовать этому.
До какого нахальства способна дойти избалованная и тщеславная женщина! Кети стояла довольно близко и невольно слышала шопотъ сестры, причемъ глаза ея вспыхнули негодованіемъ.
Флора поймала этотъ взглядъ.
– Смотри, какіе глаза можетъ длать эта барышня! Неужели ты не понимаешь шутки, Кети? – спросила она немного смутившись. – Я не сдлаю зла твоей питомицы, хотя имла-бы право выбранить Генріэтту за ея злостныя выходки. Эти дв особы – она указала на совтника и на сестру, – воображаютъ себя вправ слдить за моими поступками, а ты, едва успвшая выйти изъ пансіона и не имющая еще самостоятельныхъ идей, тоже берешь ихъ сторону и вооружаешься противъ меня. Неужели ты думаешь, что имешь понятіе о твоей сестр Флор? – Она весело засмялась и протянула руку къ молодому оршніку, изъ за втокъ котораго внезапно вспорхнулъ голубь и быстро взвился къ блестящему небу. – Видишь, дитя мое, еще минуту тому назадъ сидла эта птичка на втк возл своихъ подругъ, а теперь ея расширенныя крылья мечутъ серебристыя искры и тамъ въ голубой высот она составляетъ самостоятельное, гордое явленіе. Можетъ быть ты поймешь, съ кмъ я хочу сравнить эту птичку. – Поди сюда, Морицъ, – обратилась она къ своему зятю, – кажется за этимъ лскомъ лежитъ новое пріобртеніе Брука, – посмотри какой тамъ сильный дымъ за деревьями.
– Очень понятно, потому что тамъ затоплены печи, – отвчалъ совтникъ, – тетушка Діаконусъ перебралась туда со вчерашняго дня.
– Какъ! въ эту грязную хижину?
– Да, ее не подновляли, – впрочемъ мельникъ былъ такимъ хорошимъ хозяиномъ, что строеніе еще очень прочно; въ дом цлы вс гвоздики, и ни одинъ кирпичъ не вывалился.