В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

В день моего отъезда вдруг открылась дверь в мою комнату. Вошел Николай Карпович с цветами. Я испугалась, так как жила на втором этаже, а Николаю Карповичу было строго запрещено подниматься по лестнице. Кроме того, я была поражена таким преподношением таких роскошных цветов – красные розы и белые лилии. В окрестностях санатория было совершенно невозможно достать такие цветы. Эта тайна не разгадана до сих пор.

Николай Карпович сказал, что после Зары я – его лучший друг, просил, чтобы я всегда была рядом с Зарой, что он ей это тоже сказал. Этот завет Зара выполняла до конца своих дней. Мы с Николаем Карповичем обнялись и долго плакали. К вечеру я уехала в Москву.

Через несколько дней уехал из санатория и Николай Карпович, несмотря на то что ему продлили срок.

В Москве мы виделись довольно часто, через некоторое время Николай Карпович с Зарой Александровной поехали в санаторий для ученых «Узкое». Им дали двухкомнатный номер, в одной из комнат я гостила у них пять дней.

Потом я уехала в длительную командировку, а когда возвратилась, Николай Карпович лежал дома без сознания.

Я узнала, что был съезд композиторов. Зара Александровна как делегат уехала на этот съезд. Она просила Николая Карповича не ездить, но он не послушался ее и поехал. Там он разволновался из-за некоторых несправедливых выступлений, ему стало плохо, – его привезли домой без сознания. Он так и не пришел в сознание и через несколько дней скончался в возрасте сорока четырех лет.

Во имя осуществления своих идей не только в музыке, но и огромной нервной общественной работе Николай Карпович пожертвовал своим здоровьем и своей жизнью.

Панихида состоялась в Союзе композиторов, где было несметное количество людей не только в помещении: вся улица была запружена людьми и машинами. Милиция сдерживала поток людей, пришедших проститься с Николаем Карповичем. Было огромное количество венков и цветов. Произносились проникновенные речи, некоторые композиторы выступали с проникновенными словами, обязывающими опекать Зару и Валю. Но, увы, эти слова остались пустыми. Никто семью Николая Карповича не опекал. У гроба стояла Зара Левина, она одной рукой держала за руку свою дочь Валю, а другой крепко сжимала мою руку».

Глава вторая. Наш дом

В 1938 году композиторы въехали в свой первый дом, который и по сей день стоит на старой московской улице. В 1938 году эта улица носила свое исконное название – Третья Миусская, под стать Первой и Второй Миусской, Миусской площади и своим соседкам – Тверским-Ямским улицам и переулкам. Короче говоря, на Миусах, как говорили и говорят до сих пор москвичи.

Дом был построен архитектором Людвигом по проекту, созданному им специально для музыкантов: если посмотреть на фасад дома немного издали, видно, что он имеет форму органа, и этому способствует разная высота этажей, сплошь застеклённые до самой крыши пролёты лестничных клеток, оконные полусферы, стремительные вертикали, взмывающие вверх, подобно трубам органа.

Спустя некоторое время после войны улицу в честь чехословацкого главы коммунистического режима переименовали в улицу Готвальда. Это было для москвичей совершенно новое название, и, объясняя адрес, надо было каждый раз добавлять: «бывшая Третья Миусская». «Аааааа». «Чехизация» наших краев была вызвана местонахождением чехословацкого (тогда именно так) посольства и многочисленных сопутствующих ему учреждений, вызвавших волну дальнейших переименований в окрестностях: Гашека, Фучика и т. д.

И вот на пятом году перестройки Готвальда заменили на Чаянова. Замечательный ученый, идеалист, создавший продуманную теорию сельскохозяйственных артелей, верно служил отечеству, за что – никто не удивится – и был расстрелян в тридцать седьмом году. Не обрело покоя его светлое имя. Почти никто не знает, кто это. Теперь, когда называешь улицу Чаянова, обязательно надо добавить: «бывшая Готвальда». «Аааааа».

Почему не вернули улице принадлежность к славным Миусским, не догадаешься. Чиновничьи фантазии при всей своей незамысловатости логике не поддаются.

Итак, в памятном для композиторов старшего поколения (увы, почти никого из них уже нет с нами) 1938 году, счастливые и молодые, они въехали в свой первый дом (один из первых советских кооперативов). Въехали и в самом деле чуть ли не все жившие в ту пору советские композиторы. И поэтому я задала тогда свой известный вопрос: «Мама, а Петуховен в нашем доме живет?» Спустя долгое время кто-то рассказал об этом в моем присутствии как анекдот. Когда я запретендовала на авторство, то встретила некоторое недоверие. Уже не было в живых Лидии Антоновны Раковой – она с неиссякаемым удовольствием не уставала напоминать о моем вопросе и мне самой, и всем окружающим. Жившая в соседнем подъезде Лидия Антоновна, крошечная женщина, в прошлом балерина, жена профессора Московской консерватории Николая Петровича Ракова, преподававшего до самой смерти инструментовку на композиторском факультете Московской консерватории. О нем мне еще предстоит рассказать.