В доме на холме. Храните тайны у всех на виду

– Это не была скрытая информация. Я говорил: кровля, похожая на зубы, палки с шарами на конце, доспех в коридоре, уборка в собственном санузле. Вся история тут как тут. Это все, что тебе нужно знать.

– А что было в доспехе? – Она подложила сложенные ладони под щеку, как маленькая девочка, засыпающая на поздравительной открытке, сонно ему улыбаясь и пытаясь – безуспешно – держать глаза открытыми.

Пенн протянул руку и погладил ее по волосам, по лбу.

– Остальную часть сказки расскажу утром.

– Это просто уловка, чтобы удержать меня здесь?

– Ты здесь живешь.

– Как Шахерезада?

– А Шахерезада живет здесь?

– Не забудь, на чем остановился, – пробормотала Рози прямо перед тем, как провалиться в сон. – Когда проснемся, хочу продолжения прямо с того места, где закончили.

Однако проснувшись, они начали совсем с другого.

– Когда мы в прошлый раз обсуждали этот вопрос, – услужливо напомнил Пенн, – ты сказала «потом посмотрим».

– Ну, так давай смотреть, – ответила она.

Одним из непреходящих проявлений иронии в их отношениях было то, насколько хорошо ординаторское расписание подходило Пенну. Даже после того, как удалось ее уломать, он продолжал окапываться в комнате ожидания, читал, писал, рассказывал по частям истории во время передышек между пациентами. С радостью спал, когда спала она, и бодрствовал, когда она должна была бодрствовать. Ближе к концу этих тридцатичасовых смен она отдала бы что угодно – скажем, место в учебной программе, карьерные перспективы, глазные яблоки и даже Пенна – за восемь часов сна. И знала в глубине души, что, если бы они поменялись ролями, она уютно лежала бы в своей кроватке дома, в то время как он нечеловечески много работал бы – дни, и ночи, и снова дни напролет.

Это была хорошая подготовка к воспитанию детей, хотя, конечно, это пришло ей в голову годы спустя. В какой-то момент посреди бессонного, прерывистого первого месяца жизни Ру она задумалась, каким эффективным оказался этот метод отбора – вид на жительство в больничной комнате ожидания. Вот был муж, который, она знала, будет вставать каждые два часа к ребенку посреди темной ночи. Вот был партнер, который проснется ни свет ни заря ради завтрака с первым и вторым детьми, пусть накануне и не спал до первых петухов с третьим и четвертым. Она выбрала его не поэтому. Но и эта причина не была такой уж ужасной.

Теперь, по прошествии стольких лет, в послеполуночные больничные часы она оказывалась совершенно одна, и никто не рассказывал сказок. Со времен ординатуры миновали годы – чудовищный ковер и неудобная мебель с тех пор менялись снова и снова, – но она до сих пор выходила из вращающихся дверей в комнату ожидания и в течение одного удара сердца искала взглядом лицо Пенна. Это была одна из маленьких странностей места: она осталась работать там же, где стажировалась. Люди, трудившиеся там десятилетиями, по-прежнему думали о ней как об ординаторе, каковы бы ни были ее должность и достижения. То, что оставалось прежним, всегда перевешивало то, что чередовалось, и назначалось, и менялось. Отсутствие Пенна на стуле в углу комнаты ожидания, несмотря на его постоянное присутствие в доме, семье, постели, жизни, никогда не мешало ей на секунду замереть.

Остаться – это было еще одно, на что ее уговорили. Уроженка Аризоны, она и близко не была готова к февральскому Висконсину. Ее машина, замерзавшая во втором семестре, казалась четким знамением, что ей, человеческому существу, наверное, не стоило никуда ездить. Она едва не завалила эндокринологию, пропустив слишком много лекций, и не потому что хотела прогуливать занятия, а потому что не могла заставить себя выйти из дома. Она была «визуалом»: закрывала глаза, чтобы представить схемы нервов, и раскладки скелета, и рисунки мышц. Однажды утром, идя от парковки к экзаменационной аудитории, она слишком долго держала глаза закрытыми, и ресницы намертво смерзлись. Рози поклялась убраться из Висконсина в ту же секунду, как получит диплом.

Но уж больно хороша была программа. Учителя хотели, чтобы она осталась, хотели работать с ней, и это было чересчур лестно, чтобы сказать «нет». Пенну нравилась комната ожидания. Ее уговаривали остаться, и она осталась. Только на годичную стажировку, твердила Рози. Просто годик отработать лечащим врачом. После этого она станет неуговариваемой. После этого все равно придется ехать в какое-нибудь другое место ради расширения опыта, в другую часть света, где она будет нарабатывать профессионализм не только на обморожениях, ампутированных пальцах ног и идиотах, примерзших к своим удочкам.