В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Огромный догъ, лежавшій на коврѣ подлѣ колясочки Іозе, вскочилъ съ громкимъ лаемъ при появленіи незнакомки; Іозе радостно протянулъ ей руки, между тѣмъ какъ донна Мерседесъ строго прикрикнула на собаку, которая покорно улеглась на мѣсто.

– Какъ тебѣ не стыдно, Пиратъ, такъ глупо лаять! Вѣдь это моя бабушка! – говорилъ мальчикъ смѣясь.

Это были тѣ же покоряющіе нѣжные звуки, которые нѣкогда такъ странно раздавалиcь въ мрачныхъ стѣнахъ монастырскаго помѣстья и такъ не нравились грубому слуху дядюшки… Стоитъ ли она того, чтобы въ ея руки попало такое дорогое сокровище, чтобы дать ей возможность еще на землѣ искупить свою вину и въ избыткѣ предоставить его дѣтямъ то, въ чемъ отказывала ему въ теченіе всей его жизни… He надо было терять ни минуты! Она будетъ охранять этихъ посланниковъ неизмѣнной сыновней любви, ухаживать за ними и беречь, какъ высшее свое благо и утѣшеніе! Даже теперь, проливая слезы, она находила въ нихъ отраду и утѣшеніе. Здѣсь между ними ея мѣсто, – въ монастырское помѣстье она еще вернется, но только за тѣмъ, чтобы взять свою собственность, а не жить тамъ.

Она еще не сдѣлала ни одного вопроса, только поставила маленькую Паулу на коверъ и въ изнеможеніи, какъ будто дорога изъ сосновой рощицы къ дому съ колоннами шла по горамъ и ущельямъ, опустилась въ ближайшее кресло; это было кресло донны Мерседесъ въ оконной нишѣ.

– Теперь говорите! – прошептала она, закрывая лицо руками.

Донна Мерседесъ подошла къ группѣ растеній, стоявшихъ у письменнаго стола. Такъ она очутилась прямо противъ маіорши, и сердце ея сильно билось, – если маіорша отниметъ руки отъ лица, то она тотчасъ же увидитъ портретъ своего мужа, что и случилось почти въ ту же минуту.

Изъ груди ея вырвался полуподавленный крикъ, она хотѣла подняться съ мѣста, но силы измѣнили ей, и она только опять закрыла рукой глаза… Все было глубоко схоронено въ замкнутой душѣ состарѣвшейся женщины: обольстительный взоръ пламенныхъ голубыхъ глазъ, благородное окаймленное бородой лицо, одушевленное умомъ и юморомъ, величественная стройная фигура съ рыцарской осанкой. И если случалось, что какой нибудь звукъ, какое нибудь слово извне или какое нибудь нежеланное сновидѣніе пробуждали въ ней подавленное чувство, тогда она бросалась изъ дома въ поле, хваталась за заступъ и лопату, за серпъ и вилы и работала до полнѣйшаго изнеможенія, послѣ чего забывалась въ глубокомъ снѣ… Теперь онъ выступалъ передъ ней со стѣны во всей своей юношеской обольстительной красотѣ и подлѣ него дивно прекрасная женщина…

Въ ней, какъ молнія, промелькнула догадка.

– Это ваше мѣсто… Кто же вы? – спросила она, чуть слышно и потухшимъ взоромъ изъ-подъ дрожавшей какъ въ лихорадкѣ руки взглянула въ лицо Мерседесъ.

– Я Мерседесъ Люціанъ, дочь маіора Люціана отъ второго брака, – отвѣчала она твердо и гордо – надо же было когда нибудь сказать это; и еслибъ даже пришлось вонзить кинжалъ въ сердце этой женщины, она не могла и не должна была молчать ни одной секунды болѣе о своемъ происхожденiи. Она стала разсказывать о своей родинѣ со всевозможной осторожностью, спокойствіемъ и хладнокровіемъ. И маіорша узнала, что человѣкъ, котораго она съ внутреннимъ удовольствіемъ считала погибшимъ послѣ того, какъ она его покинула, достигъ извѣстности и богатства, узнала, что онъ былъ счастливъ, обладая прекрасной женой, съ которой урожденная Вольфрамъ не могла равняться ни по знатности, ни по богатству. Она узнала также, что отвергнутый сынъ дѣйствительно отправился къ отцу и былъ принятъ съ распростертыми объятіями и возстановленъ во всѣхъ правахъ, какъ любимый, горячо желанный сынъ. Послѣ этихъ сообщеній послѣдовало описаніе ужасной гражданской войны, которая своими опустошительными волнами охватила ихъ счастливую страну и унесла изъ этого міра отца и сына…

Горька была чаша, которую маіорша капля за каплей должна была испить до дна, но ея гордая упрямая голова склонялась все ниже и ниже, пока не упала на руки, сложенныя на столѣ… Такъ оставалась она нѣсколько времени, какъ будто жизнь покинула ее.

Она не подняла головы и тогда, когда вдругъ ворвавшійся съ улицы черезъ открытое окно страшный шумъ прервалъ разсказъ донны Мерседесъ, не пошевелилась, когда въ комнату вошла сильно взволнованная съ сверкающими глазами Анхенъ и сообщила, что передъ монастырскимъ домомъ собралась цѣлая толпа. Жены работниковъ съ воплями и криками принесли известіе, что въ угольныхъ копяхъ вдругъ обрушилась стѣна и вода заливаетъ ихъ страшнымъ потокомъ.

– Оставьте меня! – пробормотала маіорша почти гнѣвно, едва приподнявъ голову, когда донна Мерседесъ тихо положила ей на плечо руку и хотѣла помочь ей встать.

– Какое мнѣ до этого дѣло? У брата большое состояніе, больше даже, чѣмъ нужно, – повторила она безсознательно слова, нѣкогда такъ возмутившія ее въ устахъ сына, – и если онъ не добудетъ больше ни одного куска угля, онъ можетъ перенести это. Что значитъ потеря богатства въ сравненіи съ горемъ, которое я должна переносить! О! оставьте меня!