В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Еще глубокій мракъ покрывалъ постыдную катастрофу; одно только можно было понять, что Витъ слѣдилъ за своимъ отцомъ. Онъ лежалъ распростертый на полу, между тѣмъ какъ Анхенъ оттащила отъ него собаку за ошейникъ, Анхенъ, дочь человѣка, который нѣкогда изъ-за чужой подлости лишился чести и жизни. Въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда былъ порогъ, на которомъ онъ стоялъ, умоляя спасти его честь.

– Мальчикъ боленъ, – вскричала дѣвушка. Она грознымъ движеніемъ руки прогнала Пирата на лѣстницу галлереи, и онъ послушно отправился по ней домой и легъ на свое мѣсто подлѣ колясочки Іозе.

Невыразимая борьба происходила въ душѣ женщины, которая съ дрожью во всѣхъ членахъ и помутившимся взоромъ, стояла въ зіявшемъ отверстіи, наполненномъ еще массой пыли и обломковъ рѣзьбы. Она не хотѣла имѣть ничего общаго съ безчестнымъ шпіономъ, подло подслушивавшимъ у стѣны, котораго въ свѣтѣ называли „господиномъ совѣтникомъ“, онъ умеръ для нея, онъ не заслуживалъ, чтобы она пошевелила для него пальцемъ, промолвила слово въ его защиту. Но тотъ, что смотрѣлъ со стѣны, а вмѣстѣ съ нимъ и длинный рядъ честныхъ предковъ, добившихся уваженія своей жизнью полной труда и непрерывной борьбы до самой смерти, они имѣли право требовать отъ одной изъ своихъ дочерей, чтобы она употребила всѣ усилія для сохраненія интересовъ Вольфрамовскаго дома…

– Постарайся спасти репутацію, бывшую величайшимъ нашимъ благомъ въ продолженіе столѣтiй! – казалось, говорила со стѣны серьезная всѣми уважаемая сѣдая голова.

Она стиснула зубы, прижала къ тяжело дышавшей груди крѣпко сжатыя руки и, нагнувъ свою высокую фигуру, прошла подъ обломками стѣны въ сопровожденіи донны Мерседесъ, понявшей теперь гнусное значеніе этого прохода, вступила въ него, въ этотъ тайный ходъ, погубившій честное и безупречное имя рода, продолжавшагося болѣе трехъ столѣтій.

He говоря ни слова, подняла она безчувственнаго лежавшаго въ сильныхъ конвульсіяхъ мальчика съ пола и при помощи другихъ уложила его на канапе. Потомъ она пошла черезъ столовую въ кухню. Тамъ ее обдало удушливымъ запахомъ гари, – жаркое сгорѣло и въ суповомъ горшкѣ выкипали остатки бульона.

Какъ ни болѣла ея душа, какъ ни тяжело ей было – казалось, сердце перевернулось сегодня у нея въ груди – многолѣтняя привычка къ хозяйственной дѣятельности заговорила въ ней. Машинально сняла она горшокъ и жаркое съ огня, поставила ихъ на каменный столъ, отворила обѣ половинки окна, потомъ вышла въ сѣни, позвала одну изъ служанокъ, все еще болтавшихъ у воротъ, и послала ее за докторомъ.

35.

Между тѣмъ донна Мерседесъ стояла подлѣ Вита. Онъ съ минуту лежалъ спокойно; но изъ подъ полузакрытыхъ вѣкъ видны были только бѣлки глазъ, и по временамъ онъ скрипѣлъ зубами. Мерседесъ отерла ему пѣну съ губъ и намочивъ свой носовой платокъ въ стоявшемъ на столѣ стаканѣ съ водой, приложила ему къ головѣ освѣжающій компрессъ.

Стройная бѣлая женская фигура странно выдѣлялась на фонѣ древне-германскихъ бюргерскихъ стѣнъ; и она сама съ удивленіемъ и недоумѣніемъ осматривалась кругомъ, какъ будто она изъ свѣтлыхъ сферъ нечаянно попала въ мрачныя подземныя области.

Она выросла на своихъ плантаціяхъ въ воздушныхъ домахъ новѣйшей постройки съ роскошной живописью на стѣнахъ, съ обвитыми зеленью мраморными перистилями [38] и, покинувъ изящные салоны и каюты парохода, здѣсь на нѣмецкой почвѣ поселилась въ домѣ Шиллинга. Никогда еще нога ея не ступала по такому старому досчатому полу, никогда еще она не видала такой чудовищной печки, какая стояла тутъ въ углу. Въ огромныхъ сводчатыхъ окнахъ, въ которыхъ были устроены на вздержкѣ старыя полинялыя зеленыя шерстяныя шторы, закрывавшія лишь нижнія стекла, въ удивительной деревянной галлереѣ съ рѣзными изображеніями святыхъ, въ темныхъ углубленіяхъ тяжелыхъ дверей виталъ духъ прошедшихъ столѣтій, и, какъ ни было тяжело и непріятно положеніе, въ какомъ сейчасъ находилась Мерседесъ, ей казалось, что она, какъ во снѣ перенеслась въ тѣ времена, когда возникли нѣмецкія сказки и преданія.

Маіорша вернулась и, пытливо склонившись надъ мальчикомъ, прислушивалась къ его дыханію; при этомъ она иногда поднимала глаза на портретъ старика, подъ которымъ юный потомокъ его рода лежалъ, пораженный страшной небывалой въ ихъ семьѣ болѣзнью. И устремивъ неподвижный взоръ на портретъ, какъ будто онъ придавалъ ей силу говорить, она сказала Анхенъ коротко, прерывающимъ голосомъ.

– Вы вѣроятно воспользуетесь случившимся для вашихъ цѣлей?

Глаза дѣвушки горѣли, какъ въ лихорадкѣ.

– Непремѣнно, госпожа маіорша, – откровенно призналась она и энергично протянула руку, какъ бы удерживая за собой несчастную тайну.

– Я недостойна была бы увидѣть свѣтъ солнца, если-бы промолчала!… Если-бы вы вздумали купить мое молчаніе цѣной всего вашего состоянія, я не взяла бы его! Я лучше пойду изъ дома въ домъ собирать милостыню, лишь бы быть въ состоянiи говорить всюду: „мой милый, дорогой отецъ умеръ невинный, – онъ не обманулъ своего стараго господина – славу Богу, слава Богу!“

Она набожно прижала руки къ груди.

– Вы правы, и я… исполнила только свой долгъ.